На главную / Капитализм и социализм / Лестер К. Туроу. Будущее капитализма. Главы 1-7

Лестер К. Туроу. Будущее капитализма. Главы 1-7

| Печать |


Глава 2


Карта экономической поверхности Земли

В экономике распределение дохода и богатства аналогично поверхности Земли: оно формирует экономический климат. В капиталистической экономике распределение покупательной силы определяет, что будет произведено, кто будет платить, и кто будет пользоваться товарами и услугами, произведенными экономикой. Без покупательной силы индивиды – в некотором вполне реальном смысле – попросту не существуют. Для большинства индивидов покупательная сила зависит от их текущих и прошлых заработков. Например, среди мужчин в возрасте от двадцати четырех до сорока четырех лет заработки составляют 93 процента дохода.[1] Экономическая игра называется словом “труд”.

Но в отношении труда и заработков экономическая поверхность Земли преобразуется с невиданной быстротой. Возникает новая, непривычная топография.


Почти везде возникает неравенство

Неудивительно, что во время Великой Депрессии различия в доходах сократились. По мере того как рушилось деловое сообщество, накопленное богатство в форме капитала исчезало. Доходы и капиталы падали у всех, но для тех, кто был наверху, им было попросту дальше падать. Те же, кто были внизу, в ряде случаев все еще могли вернуться на семейную ферму к родственникам, где они могли обеспечить себе прожиточный минимум. Неудивительно также, что во время Второй мировой войны, когда двенадцать миллионов американцев сражались и умирали за свою страну (что было подлинно эгалитарной деятельностью), правительственный контроль над заработной платой и ценами намеренно использовался с целью сократить различия в заработках.

Удивительно, что когда контроль над ценами и заработной платой был отменен после окончания Второй мировой войны и экономика возвратилась к процветанию, при этом не вернулись более широкие различия в заработках, какие были в 20-ые годы. В 50-ые и 60-ые годы царила устойчивость. Экономисты, изучавшие распределение заработков в то время , с немалым трудом пытались объяснить, почему при столь заметных изменениях в экономической жизни распределение заработков оставалось неизменным.

Но вдруг в 1968 году неравенство начало возрастать, подобно внезапному смещению обычно неподвижного ледника.[2] В течение двух следующих десятилетий эта тенденция к неравенству настолько распространилась и усилилась, что к началу 90-ых годов неравенства – как между группами, так и внутри каждой группы –быстро возрастали. Это происходило во всех промышленных, профессиональных, образовательных, демографических (возраст, пол, раса) и географических группах. В группе мужчин, наиболее затронутой этим процессом, за два десятилетия неравенства в заработках удвоились.[3]

В течение 80-ых годов весь прирост заработков у мужчин достался верхним 20 процентам рабочей силы, и примечательным образом 64 процента этого прироста пришлось на долю верхнего 1 процента.[4] Если рассмотреть вместо заработков доходы, то оказывается, что верхний 1 процент получил еще больше – 90 процентов всего увеличения доходов.[5] Средний заработок 500 самых высокооплачиваемых управляющих в американских компаниях, по данным журнала “Форчен”, повысился с 35 до 157 средних заработков промышленных рабочих.[6] С 1984 до 1992 года заработная плата управляющего персонала указанной категории утроилась во Франции, в Италии и Англии и более чем удвоилась в Германии.[7] По этому поводу было удачно сказано, что возникает общество, где «все достается победителю».[8]

Заработки женщин следовали за заработками мужчин с отставанием в десять-пятнадцать лет. Вначале, в 70-ых годах, распределение заработков у женщин было гораздо более равномерным, чем у мужчин. Заработки женщин, окончивших колледж, ненамного превосходили заработки женщин, получивших только среднее образование. Женщины попросту не имели доступа к высокооплачиваемым видам работы, открытым для мужчин, окончивших колледж. Но к 90-ым годам по крайней мере некоторые из этих видов работы открылись для женщин, и распределение женских заработков начало напоминать гораздо более неравномерное распределение мужских заработков.

Несмотря на усилия миллионов жен, поступивших на работу, чтобы компенсировать потери заработков своих мужей, доля доходов верхней квинтили (20 процентов) домохозяйств неуклонно повышалась из года в год, тогда как доля нижней квинтили снижалась.[9] В конечном счете неравенство между ними выросло на треть.[10] Ни в одном отдельном году этот рост не был особенно велик, но кумулятивный эффект был столь же неумолим, как повышение горы Нанга-Парбат. К 1993 году Америка установила рекорд всех времен: доход верхней квинтили домохозяйств был в 13,4 раза выше дохода нижней квинтили.[11]

Загадочным образом б`oльшая часть этого возрастающего расхождения происходит внутри групп трудящихся, которые предполагаются однородными. Центральный статистический факт – это не расширение разрыва в заработках между квалифицированными и неквалифицированными, или между образованными и необразованными, а расширение разрыва в заработках внутри группы квалифицированных, внутри группы неквалифицированных, внутри группы необразованных и внутри группы образованных работников. Что касается возраста, то рост неравенства на 85 процентов относился к людям одного возраста, а не к людям разного возраста. Что касается образования, то рост неравенства на 69 процентов относился к людям с одинаковым образованием, а не к людям с разным уровнем образования. Что касается индустрии, то 89 процентов роста неравенства относилось к людям, занятым в одной и той же индустрии, а не в разных.[12]

Изменения в физическом богатстве отражали изменения в заработках и доходах. В чистой стоимости имущества доля верхней половины процента населения поднялась, в течение всего лишь шести лет с 1983 до 1989 года, с 26 процентов до 31 процента. К началу 90-ых годов доля богатства, принадлежавшая 1 верхнему проценту населения (более 40 процентов), по существу удвоилась по сравнению с серединой 70-ых годов и вернулась к той, что была в конце 20-ых годов, до введения прогрессивного налогообложения.[13 ]


Для большинства – падение реальных заработков

В 1973 году реальные заработки мужчин, с поправкой на инфляцию, начали снижаться. И в этом случае сокращение реальных заработков постепенно распространялось на всю рабочую силу, так что к началу 90-ых годов реальные заработки мужчин снижались во всех категориях возраста, профессии, занятий и во всех образовательных группах, в том числе в группе с учеными степенями.[14] В период с 1973 до 1993 года средний заработок мужчин, работающих круглый год с полной рабочей неделей, упал на 11 процентов (с 34048 долларов в год до 30407 долларов), хотя за то же время реальный валовой внутренний продукт на душу населения вырос на 29 процентов.[15] Еще хуже обстояло дело с реальным годовым заработком белых мужчин с полной занятостью, снизившимся на 14 процентов.[16] Мужчины, окончившие колледж, в возрасте от сорока пяти до пятидесяти четырех лет, то есть в периоде своих наивысших заработков, испытали почти невероятное снижение медианы заработка на одну треть.[17] Хотя подробные данные за более позднее время еще недоступны, в 1994 году и в начале 1995 года темп падения заработков ускорялся, при величине их снижения 2,3 процента в год.[18]

За последние два десятилетия повышение реальных заработков наблюдалось только у верхней квинтили рабочей силы (см. табл. 2.1). Чем ниже мы спускаемся по распределению, тем значительнее снижение – на 10 процентов для четвертой квинтили и на 23 процента для нижней квинтили.

Таблица 2.1


Изменения реальной заработной платы и прибылей

1973 – 1992

Источник: U.S. Bureau of the Census, Current Population Reports, Consumer Income (Washington, D.C.: Government Printing Office, 1973, 1992), pp. 137, 148.

Снижение возможностей заработка особенно остро ощущалось молодежью.[19] Несмотря на среднее повышение образовательного уровня, люди от двадцати пяти до тридцати четырех лет испытали снижение реального заработка на 25 процентов. Для мужчин с полной рабочей неделей, занятых круглый год, в возрасте от восемнадцати до двадцати четырех лет (большей частью со средним образованием) процент зарабатывавших меньше 12195 долларов (в пересчете на доллары 1990 года) поднялся с 18 процентов в 1979 году до 40 процентов в 1989 году.[20] Реальные начальные заработки снизились, и молодые люди попросту не получали повышений в должности, на которые они могли рассчитывать в прошлом.

Происшедшее невозможно объяснить превращением денежного дохода в дополнительные льготы.[21] С 1979 до 1989 года процент рабочей силы, получавших частные пенсии , снизился с 50 до 43, а процент пользовавшихся страхованием здоровья снизился с 69 до 61.[22] Выплаты пособий по состоянию здоровья предпринимателями лишь незначительно снизились для верхней квинтили наемной рабочей силы, но для нижней квинтили они были весьма существенно сокращены.[23] С 1978 до 1993 года разрыв в охвате пенсиями между мужчинами с незаконченным средним образованием и окончившими колледжи почти утроился.[24]

С тех пор как собираются данные, в Америке не было случая, чтобы средняя реальная заработная плата мужчин непрерывно снижалась в течение двух десятилетий. Никогда прежде не было так, чтобы большинство американских трудящихся испытывало снижение реальных заработков, в то время как реальный ВВП (валовой внутренний продукт) на душу населения повышался.[25] В американской экономике происходило в последнее время нечто очень необычное.

Для женщин снижение заработков началось позже, чем для мужчин, но к 1992 году они падали для всех работающих женщин, за исключением прошедших университетское обучение в течение не менее четырех лет.[26] При непрерывном снижении заработков мужчин, заработки женщин с полной занятостью в течение большей части 70-ых и 80-ых годов выросли по отношению к заработкам мужчин с 41 процента в 1968 году до 72 процентов в 1993.[27] Но для трудящихся женщин это было слабым утешением. Они хотели, чтобы их заработная плата сравнялась с заработной платой мужчин, но вовсе не хотели, чтобы это произошло за счет снижения заработков их мужей.

Президент Джон Ф. Кеннеди любил говорить о «волне прилива, поднимающей все лодки», но к началу 70-ых годов эта традиционная истина уже перестала оправдываться. Экономический прилив мог подниматься, но при этом большинство лодок опускалось. С 1973 до 1994 года реальный ВВП на душу населения вырос в Америке на 33 процента, тогда как реальная почасовая заработная плата для рядовых работников (мужчин и женщин, не командующих никем другим) упала на 14 процентов, а реальная недельная заработная плата – на 19 процентов.[28] К концу 1994 года реальные заработки вернулись к уровню конца 50-ых годов. Если нынешние тенденции продолжатся, то в конце столетия реальные заработки будут ниже, чем в 1950-ом году. Полстолетия не принесло никакого выигрыша в реальном заработке рядовому рабочему. Такого в Америке никогда не было.

Эти характерные изменения заработной платы наблюдаются уже в течение более двух десятилетий, и их нельзя связать с фазами каких-либо циклов деловой активности. Если вы сравните данные во время бума и во время ближайшего бума, или во время спада и во время ближайшего спада, то в течение этих двух десятилетий проявятся одни и те же характерные изменения. В то время как реальный ВВП на душу населения возрастал в течение восемнадцати из прошедших двадцати лет, реальная еженедельная заработная плата неуклонно падала в течение пятнадцати из этих лет.[29]

Исторический опыт говорит, что средством от низких заработков всегда было образование. Но теперь оно не особенно привлекает мужчин. Поскольку заработки окончивших среднюю школу снижаются быстрее, чем заработки окончивших колледж, разрыв между ними увеличивается, и вследствие этого окупаемость образования растет. Но когда снижаются реальные заработки мужчин обеих указанных категорий, инвестиции в образование не переводят индивидуального выпускника с эскалатора, везущего вниз, на эскалатор, везущий вверх. Они только замедляют его движение вниз, вместе с эскалатором, везущим вниз всех, и тех, и других. Инвестиции в образование становятся необходимой защитной мерой.

Как можно усмотреть из таблицы доходов домохозяйств 2.1, в 70-ые и 80-ые годы американская женщина пришла на помощь американскому мужчине.[30] Хотя мужские заработки были сильно сокращены, реальные доходы домохозяйств для нижних 60 процентов с 1973 до 1992 года снизились лишь незначительно. Доходы домохозяйств были уравновешены возрастанием на 32 процента реальных годовых заработков женщин.[31] Около трети этого возрастания произошло от увеличения оплаты труда, а две трети – от большего числа рабочих часов за год. Что касается нижних 80 процентов домохозяйств, то жены стали больше работать вне дома, и их возросшие заработки компенсировали, а в случае четвертой квинтили более чем компенсировали снизившиеся заработки их мужей.[32] К середине 90-ых годов более половины всех работающих женщин (заметим, что статистика включает и домохозяйства без мужчин) доставляли по меньшей мере половину дохода своих домохозяйств.[33] Но, несмотря на все эти чрезвычайные усилия, реальные доходы домохозяйств, достигнув максимума в 1989 году, к 1993 году снизились по сравнению с этим уровнем на 7 процентов.[34]

Насколько можно предвидеть, в будущем жены вряд ли смогут возместить снижение реальных заработков своих мужей. Жены, особенно если они замужем за мужчинами, принадлежащими к нижним 60 процентам распределения заработков, уже и теперь работают с полной нагрузкой, и у них будет мало времени для добавочных трудовых усилий.[35] Как мы видели, в последнее время женские заработки тоже уменьшаются, за исключением женщин, окончивших колледж. В будущем снижение мужских заработков, по-видимому, приведет к снижению доходов домохозяйств.


Сокращения корпораций

В конце 80-ых и в начале 90-ых годов по экономике прокатились две волны сокращений в корпорациях, уничтоживших добрых 2,5 миллиона рабочих мест.[36] Объем крупных сокращений, объявленных корпорациями, возрос с 300000 в 1990 году до 550000 в 1991, а затем упал до 400000 в 1992.[37] Эта первая волна сокращений не вызвала удивления, поскольку увольнения – традиционный американский ответ на экономический спад. Но две вещи были необычны: вместо временных увольнений были объявлены постоянные сокращения рабочей силы, и сокращения не ограничились работниками физического труда («синими воротничками»), а было уволено значительное число работников умственного труда и менеджеров(«белых воротничков»).[38] Во время спада 1980-81 года на каждых трех уволенных “синих воротничков” приходился один уволенный “белый воротничок”.[39] Между тем, во время спада 1990-91 года это отношение снизилось до двух к одному.[40] В конце 80-ых годов, когда не было спадов, 35 процентов уволенных составляли менеджеры, 31 процент – конторские работники, 8 процентов – продавцы, и лишь 19 процентов – работники физического труда.[41]

Но затем прошла вторая волна сокращений – волна, явно не связанная со спадом 1991-92 годов, поскольку она коснулась фирм с высокими и возрастающими доходами, причем уже после окончания спада. Объявленные сокращения в 1993 году поднялись до 600000, составив в январе 1994 года абсолютный месячный рекорд в 104000, а за весь этот год лишь немного снизившиеся, до 516000 рабочих мест.[42] И этот процесс продолжается. В 1995 году сокращения дойдут до 600000.[43] И в то же время корпорации получают теперь наибольшие доходы за период более чем в двадцать пять последних лет.[44 ]

Столь драматические сокращения создают экономическую загадку. Каким образом эффективно работающие, преуспевающие фирмы объявляют, что они способны обслуживать своих прежних потребителей, и в то же время сокращают в короткий срок свою рабочую силу на 10-30 процентов?[45] Каким образом фирмы, преуспевавшие в конкурентном рыночном хозяйстве, могли стать настолько неэффективными и обрасти жиром, как на это, по-видимому, указывает приведенная статистика? Происшедшее нельзя объяснить ненормально высоким ростом производства в таких фирмах, поскольку этот рост был у них не выше, чем в фирмах, не производивших сокращений.[46]

Один из возможных ответов состоит в том, что сокращения были не столь велики, как казалось. Некоторые сокращения были попросту сдвигом рабочей силы к внешним поставщикам. Если включить в статистику приращение рабочей силы у поставщиков, то сокращения представляются намного менее драматичными. В некоторой мере сокращения были техникой снижения заработной платы, избегавшей социальных столкновений с несчастной рабочей силой, заработки которой только что уже были снижены. Если бы крупные фирмы прямо снизили заработную плату, то готовность рабочей силы сотрудничать в повышении производительности труда могла бы исчезнуть. Чтобы избежать этого, крупные фирмы увольняли высокооплачиваемых рабочих, в то время как меньшие фирмы-поставщики прибавляли низкооплачиваемые должности к своим платежным ведомостям. Такие сокращения с внешними приращениями рабочей силы позволяли искать пути повышения производительности, снижая реальные заработки более мягким способом, сохраняющим рабочую силу с лучшей мотивацией и более высоким уровнем сотрудничества.

Было предложено другое объяснение, предполагающее внезапный сдвиг в технике (например, современные средства телекоммуникации и новые компьютерные технологии, позволяющие работать с иной структурой рабочей силы, чем прежде). Но это объяснение не согласуется с фактами: технологии, о которых идет речь, появились не вдруг, а постепенно проникали в производство в течение тридцати лет. Трудно поверить, что их влияние оставалось незаметным все это время, чтобы внезапно проявиться в последние годы.

Возможно, фирмы обнаружили, что они могут уменьшить рабочую силу при том же уровне производства, избавившись от традиционной иерархии, продвинув принятие решений на возможно более низкий уровень и развивая бригадные способы работы. Имеются свидетельства о таких радикальных реформах, лучшим примером которых были драматические перемены в корпорации Крайслер. Но если это верно, то выходит, что стремление корпораций к эффективности началось как-то «сразу». Конечно, такие перемены происходили, и должны были происходить уже давно.

Вторая волна сокращений может также рассматриваться как внезапно навязанный новый, более жесткий общественный договор между собственниками и работниками. В прежнем неявном общественном договоре, сложившемся после Второй мировой войны, крупные предприниматели платили, выражаясь языком описавших это явление экономистов, эффективную заработную плату. Заработная плата была выше уровня, необходимого для приобретения рабочей силы нужной квалификации, потому что сверхрыночная оплата побуждала рабочих добровольно сотрудничать со своим предпринимателем, побуждала их усердно трудиться, и не переходить к другому предпринимателю, принося ему свои навыки. Но теперь, без политической угрозы социализма или экономической угрозы сильных профсоюзов, эффективная заработная плата, может быть, уже не нужна. В будущем мотивация сотрудничества и усердия может стать иной: это будет уже не эффективная сверхрыночная заработная плата, а «страх» – страх быть выброшенным в экономику со снижающейся реальной заработной платой.

Какова бы ни была причина сокращений, они разрушили прежний неявный общественный договор, по которому все получали ежегодные прибавки заработка, а временные циклические увольнения ограничивались « синими воротничками», в то время как «белые воротнички» и менеджеры могли рассчитывать на пожизненную работу, если только их фирмы оставались рентабельными, а их индивидуальная деятельность удовлетворительной. В нынешнем прекрасном новом мире некоторые рабочие и менеджеры в конечном счете будут всю жизнь иметь работу, но очень немногим рабочим и менеджерам это будет гарантировано на будущее.

Сокращения, начавшись в Соединенных Штатах, распространились на Европу и теперь угрожают Японии. В первые четыре месяца 1994 года 180000 сокращений было объявлено в Германии, экономика которой составляет четверть экономики Соединенных Штатов.[47] В 1995 году крупнейшие фирмы, такие как Дейче Банк объявили сокращение на 20 процентов – что означает уничтожение 10000 рабочих мест в одной Германии – и объявили в то же время, что они получили в первой половине года прибыли в 1,75 миллиарда долларов.[48] В целом Германия должна потерять 500000 рабочих мест в важнейших секторах экономики, таких, как автомобильная промышленность, машиностроение, электротехническая и химическая промышденность.[49] Италия потеряла уже 200000 рабочих мест. Во Франции крупнейший производитель шин объявляет, что в течение трех лет на его главной французской фабрике рабочая сила сокращена наполовину, хотя в то же время там изготовляется больше шин, чем когда-либо раньше.[50]

В Соединенных Штатах сокращенные работники приняли на себя главные последствия экономического потрясения. В первую волну сокращений 12 процентов из них совсем ушли из рабочей силы, а 17 процентов все еще оставались безработными два года спустя. Из 71 процента вновь устроившихся на работу, у 31 процента заработки снизились не менее чем на 25 процентов, у 32 процентов на 1 – 25 процентов, и только 37 процентов нашли работу без снижения оплаты.[51] Если сокращенный работник имеет стаж не менее пятнадцати лет, живет в регионе медленного развития и вынужден переменить специальность, то он, как правило, теряет более 50 процентов своего прежнего заработка.[52] Люди старше пятидесяти пяти лет попросту выбрасываются из рабочей силы.

Как показало исследование уволенных из компании РДР Набиско (RJR Nabisco), 72 процента их в конце концов нашли работу, но с заработками, составлявшими в среднем лишь 47 процентов прежних.[53] В нынешней второй волне сокращений даже те, кто сохранил работу, в ряде случаев обнаружили, что им приходится мириться с большими потерями заработка. Крупнейшая в Бостоне сеть розничной торговли одеждой снизила в 1993 году заработную плату всем своим клеркам на 40 процентов, хотя она и была доходной.[54] Компания Бриджстон – Файерстон Раббер (Bridgestone/Firestone Rubber Company) перенесла длительную забастовку, чтобы вынудить свою рабочую силу согласиться с пониженными ставками и удлиненным рабочим днем, а также связать все будущие повышения заработной платы с ростом производительности труда.[55]

В ходе сокращений американские фирмы создают нерегулярную рабочую силу, состоящую из работников с принудительно укороченным рабочим днем, временных работников, работников, нанимаемых по контракту на ограниченный срок, а также ранее уволенных работников, используемых в качестве «вольнонаемных» консультантов за плату, намного низшую их прежних заработков. Даже такая компания мирового класса, как Хьюлет – Паккард, держит теперь 8 процентов своей рабочей силы на нерегулярном положении.[56]

С помощью нерегулярной рабочей силы компании добиваются снижения затрат на труд и большей гибкости в дислокации. Нерегулярные работники получают меньшую заработную плату, меньшие дополнительные льготы, меньше оплачиваемых выходных, и вынуждены мириться с б`oльшим экономическим риском и неуверенностью. В течение последнего десятилетия увеличение рабочей силы с неполной занятостью было на три четверти вынужденным. Для работников с неполной занятостью вероятность получения пенсий или пособий по болезни составляет менее трети по сравнению с аналогичными льготами работников с полной занятостью. Заработки их, в соответствующих категориях квалификации, намного ниже, а большинство доступных им видов работы имеют тупиковый характер.[57] Временно работающие мужчины в общем получают половину того, что они получали бы на регулярной работе.[58]


Люмпен-пролетариат

Таким образом, самые развитые экономические системы производят тип людей, которых Маркс назвал бы люмпен-пролетариатом – людей со столь низкой потенциальной производительностью, что частная экономика не желает оплачивать их труд вознаграждением, хотя бы отдаленно приближающимся к достаточному для нормальной жизни. В наши дни мы называем их бездомными – по оценкам, эта текучая масса в любую ночь составляет около 600000 человек, а за пять лет к ней принадлежало в Соединенных Штатах, в тот или иной период своей жизни, 7 миллионов.[59]

Бездомность началась в Соединенных Штатах в конце 70-ых годов. Сначала в других промышленных странах «бездомность» считали специфическим явлением, связанным с недостаточностью американской системы социального страхования, но теперь бездомность распространилась по всем промышленно развитым странам.[60] По оценкам французов, во Франции от 600000 до 800000 бездомных.[61] Почти в каждом большом городе богатого промышленного мира можно увидеть людей, спящих на улицах – даже в парке против Имперского Отеля в Токио, где туристы совершают пробежки вокруг императорского дворца.

Следующая категория населения, отчасти перекрывающаяся с бездомными, насчитывает 5,8 миллионов человек: это мужчины в рабочем возрасте, не посещающие школу и не имеющие права на пенсию по старости, состоявшие в прошлом на работе, а в настоящее время живущие без видимого источника средств к существованию. Эти люди были выброшены, или сами вышли из нормальной трудовой экономики Соединенных Штатов.[62] Это – масса социальных отщепенцев. Можно спорить по поводу связи этой группы с преступниками, но трудно придумать сценарий, сулящий ей какое-либо позитивное будущее.[63] В настоящее время в Соединенных Штатах больше людей, сидящих в тюрьме или освобожденных на поруки, чем безработных.[64] Сорок процентов неженатых бездомных мужчин уже побывали в заключении. Нельзя извлечь из этих чисел ничего хорошего.

Причины этих явлений разнообразны. Закрытие психиатрических больниц без обещанных домов реабилитации и групп поддержки, может быть, объясняет проблему на треть.[65] Когда Нью-Йорк сократил население своих психиатрических больниц с девяноста трех тысяч в 50-ые годы до девяти тысяч в середине 90-ых, это не могло пройти бесследно.[66] Реконструкция городов привела к сносу дешевых жилищ. Семейства не заботятся больше о своих членах. Но важнейшая причина – это экономика. Она попросту не нуждается в этой большой группе своих граждан, не хочет их и не знает, что с ними делать.

Президент Клинтон правильно сказал об этой проблеме:

«… отверженные и выброшенные, оставшиеся от бума 80-ых годов и живущие теперь отдельным миром. Они не голосуют, не работают, не жалуются на преступления, не всегда посылают своих детей в школу, а иногда у них нет даже телефона, чтобы до них можно было дозвониться. И поскольку они живут в этом вакууме, неясно, может ли общество иметь к ним претензии или притязать на право их осуждать».[67]


Экономическая жизнеспособность семьи


Когда товары дорожают, индивиды покупают меньше. Так же обстоит дело с детьми и с семьями, содержание которых обходится все дороже. Семейные структуры разлагаются во всем мире.[68] Этой тенденции к возрастанию числа разводов и числа внебрачных детей сопротивляется теперь одна Япония.[69] Во всех других местах резко повысилась рождаемость детей у незамужних женщин. Во всем мире с 1960 до 1992 года число рождений у незамужних матерей от двадцати до двадцати четырех лет почти удвоилось, а у матерей от пятнадцати до девятнадцати лет учетверилось.[70] Соединенные Штаты занимают далеко не ведущее место в этой категории, довольствуясь шестым.[71] Частота разводов растет и в развитом, и в слаборазвитом мире – также как и число домохозяйств, возглавляемых женщинами. В Бейпине процент разводов за четыре года, с 1990 до 1994, вырос с 12 процентов до 24.[72] Домохозяйства, возглавляемые женщинами, или домохозяйства, где женщины доставляют не менее 50 процентов общего дохода, повсюду становятся нормальным явлением.

Поскольку мужчины менее способны вносить главный вклад в содержание семьи, а дети нуждаются в более дорогом и продолжительном обучении, причем дети младшего возраста имеют все меньше возможностей пополнять семейные доходы временной или сезонной работой (как это было в больших семьях, живших в деревне), то стоимость содержания семьи и воспитания детей резко возрастает – и это в то время, когда способность семьи зарабатывать на жизнь убывает. С точки зрения экономического анализа, дети являются дорогостоящим товаром, цена которого быстро повышается.

В Америке 32 процента всех мужчин в возрасте от двадцати пяти до тридцати четырех лет зарабатывают меньше, чем нужно для содержания семьи из четырех человек выше уровня бедности. Если семья хочет иметь приемлемый образ жизни, жена должна пойти на работу.[73] Но перед женами возникает двойная проблема: они должны пойти на работу, чтобы добывать нужные семье деньги, и в то же время они должны быть дома, чтобы заботиться о детях. Жена принимается за наемную работу, чтобы поддержать экономическое положение семьи, но в конце концов все-таки выполняет вдвое больше работы по дому, чем муж.[74] Она испытывает стресс, поскольку находится в стрессовой ситуации.

Конечно, за эти изменения несет ответственность не только экономика. В опросах общественного мнения индивидуальное достижение оценивается теперь выше, чем семья.[75] «Состязательный индивидуализм» растет за счет «семейной солидарности».[76] Культура потребления под знаком «я» сменяет культуру инвестиций под знаком «мы».

Естественно, реакция на это состоит в том, что семей становится меньше, а число детей убывает. В Соединенных Штатах процент семей, живущих с воспитываемыми детьми, снизился с 47 процентов числа всех семей в 1950 году до 34 в 1992 году. Если дети есть, то родители проводят с ними меньше времени – на 40 процентов меньше, чем тридцать лет назад.[77] Более двух миллионов детей в возрасте меньше тринадцати лет, с работающими матерями, остаются до и после школы совсем без присмотра взрослых.[78] В действительности никто не перестает заботиться о детях, но их приходится оставлять одних, так как оплата присмотра за ними в дневное время поглотила бы б`oльшую часть материнского заработка, что прежде всего сделало бы бессмысленной работу матери.

В сельскохозяйственном укладе, где семья работала как одно целое, дети представляли реальную экономическую ценность уже с очень раннего возраста, особенно во время посева и уборки урожая. Старшие дети могли при этом заботиться о младших и немного работать. Большая семья социально обеспечивала всех своих членов при болезни, инвалидности или в старости. Так как было трудно прожить без семьи, член семьи поддерживал ее, сколько мог, и лишь неохотно с ней расставался.

В наши дни члены семьи меньше ее поддерживают, поскольку теперь это гораздо менее необходимо для их собственного экономического благополучия. Люди не работают больше всей семьей. Часто они лишь изредка видят друг друга, из-за несовместимых расписаний работы или образования. Когда дети вырастают и часто поселяются за тысячи миль от родителей, члены семьи теряют связь друг с другом. Вследствие такой отдельной жизни, большая семья распалась. Семья больше не выполняет функций социального обеспечения. Ее в этом сменило государство, и если бы даже государство перестало это делать, то семья не взяла бы это снова на себя. На языке капитализма, дети перестали быть «центрами прибыли» и превратились в «центры затрат». Дети все еще нуждаются в родителях, но родители не нуждаются в детях.[79]

У мужчин, в конечном счете, возникают сильные экономические мотивы избавиться от семейных отношений и семейной ответственности. Когда мужчина покидает семью, его реальный уровень жизни возрастает на 73 процента – между тем как реальный уровень жизни семьи снижается на 42 процента.[80] 25 процентов семей, имеющих на иждивении детей, живут без мужчин.[81] Мужчины выходят из игры – либо они порождают семью, не желая быть отцами, либо разводятся и не желают платить алименты для содержания детей, либо – если это приезжие рабочие из третьего мира – через короткое время перестают посылать деньги покинутой семье.[82] Современные общества неспособны делать из мужчин отцов.[83] Мужчины могут рассматривать свое собственное благополучие либо как нечто более важное, либо как нечто менее важное, чем благополучие своей семьи.[84] Но поддерживает ли давление общественных ценностей жертвы, необходимые для создания семьи? Нынешние ценности побуждают делать выбор, а не связывать себя обязанностями. Природа создает матерей, но обществу приходится создавать отцов.

Если теперь посмотреть на другую сторону уравнения, то в Соединенных Штатах женщины получают пособия социального обеспечения (уэлфер) лишь при условии, что в доме нет мужчин. Экономический уровень жизни детей часто оказывается выше, если они попадают под опеку государства, а не отцов, все еще остающихся в своих распадающихся семьях. Одиноких матерей можно заставить работать, но государству это обходится, к сожалению, дороже, чем просто посылать чеки уэлфера.[85] Чтобы такая работа стала экономически выгодной, женщины должны иметь оборудование, руководство и сотрудничество с работниками дополнительных специальностей. Заработная плата должна быть достаточной, чтобы покрыть добавочные расходы, связанные с началом трудовой деятельности (такие, как дневной присмотр за детьми и транспорт). Если бы нынешняя производительность такой работы оплачивалась, как в частной экономике, то все указанные расходы не окупились бы, и общество попросту не согласно их нести.

В истории одинокие матери никогда не были нормальным явлением, но патриархальная традиционная жизнь теперь экономически невозможна. Семейным ценностям угрожают не правительственные программы, мешающие образованию семей (хотя есть такие программы), и не передачи массовой информации, принижающие семью (хотя есть такие передачи); им угрожает сама экономическая система. Эта система попросту не позволит семьям существовать на старый лад, с отцом, доставляющим б`oльшую часть заработков, и матерью, выполняющей б`oльшую часть воспитания детей. Семьи среднего класса с одним кормильцем больше нет.

Социальные отношения не определяются экономикой – в одно и то же время может быть много возможностей – но каковы бы ни были эти отношения, они должны быть совместимы с экономической действительностью. Традиционные семейные отношения не таковы. Вследствие этого, семья как учреждение, находится в процессе изменения и подвергается давлению.[86] Дело здесь не в «формировании характера», а в упрямом экономическом эгоизме, или, точнее, в нежелании подчинить собственный интерес интересу семьи.[87] Экономическая действительность заставила пересмотреть основные вопросы об организации семьи. Изменения, происходящие внутри капитализма, делают семью и рынок все более несовместимыми между собой.


Средний класс


Поскольку трудящиеся с наименьшей заработной платой никогда не получали от частных предпринимателей пенсий или медицинского страхования, то они не могут их потерять. Поскольку они никогда не получали повышения в должности и никогда не рассчитывали, что их реальные заработки могут возрасти при их жизни, они не могут быть обмануты в своих ожиданиях. Люмпен-пролетариат не имеет политического значения. Эти люди не делают революций; они инертны. В Соединенных Штатах бедные даже не голосуют.

Имеют значение экспектации среднего класса. Обманутые экспектации среднего класса вызывают революции, и теперь среднему классу говорят, что их старые экспектации устарели.[88] Все меньшее число их сможет иметь собственный дом.[89] Они будут жить в очень непохожем мире, где неравенство будет расти, и где реальные заработки большинства из них будут снижаться. Прошла эпоха ежегодного роста заработной платы; они не могут надеяться на повышение уровня жизни ни для себя, ни для своих детей.

Средний класс боится, и у него есть причины бояться. Эти люди не унаследовали богатства, их экономическая безопасность зависит от общества, и как раз этой безопасности они не получат.[90] Правительство все больше отказывается обеспечивать экономическую безопасность, а корпорации рассматривают правительство как наемную «охрану», выдавая все меньше гарантирующих безопасность дополнительных льгот.

Богатые будут оплачивать из своих все более высоких доходов охраняющую их безопасность частную стражу, тогда как средний класс должен будет довольствоваться опасными улицами, плохими школами, неубранным мусором и ухудшающимся транспортом.[91] По меткому выражению консервативного аналитика Кевина Филлипса, «средний класс – это не определенный уровень материального комфорта, а социальная установка», но число индивидов, разделяющих эту установку, будет неизменно сокращаться, если она не найдет некоторой опоры в действительности.[92]

Действительность постепенно пробивает себе дорогу и меняет точки зрения. В 1964 году лишь 29 процентов населения говорило, что страна управляется в интересах богатых; а в 1992 году 80 процентов говорило, что по их мнению страна управляется в интересах богатых.[93] И если посмотреть на экономические результаты – кто что получил за предыдущие двадцать лет – то вряд ли кто-нибудь скажет, что эти люди неправы.


Различные социальные системы, различные внешние проявления


То, что началось в Америке, теперь очевидным образом распространяется на весь остальной западный мир. В начале 80-ых годов Соединенное Королевство начало испытывать рост неравенства, начавшийся десятью годами ранее в Соединенных Штатах. В то время как средний доход с 1979 года до 1993 года вырос на треть, доход нижних 10 процентов снизился на 17 процентов.[94] Через десять лет та же тенденция начала проявляться на европейском континенте.[95] В начале 90-ых годов разрыв в заработках между верхней и нижней децилью рабочей силы расширялся в 12 из 17 стран ОЭСР (Организация Экономического Сотрудничества и Развития, ОЕСD), собирающих такие данные – увеличившись в среднем с 7,5 к 1 в 1969 году до 11 к 1 в 1992.[96]

Небольшие снижения реальной заработной платы начали даже появляться в столь необычных для этого местах, как Германия.[97] Заработная плата в Финляндии падала четыре года из пяти, в начале 90-ых годов.[98] Как знак времени, как раз после Рождества 1994 года французское отделение ИБМ объявило снижение денежных заработков на 7,7 процента.[99] Персоналу был дан выбор между снижением заработной платы и постоянными сокращениями рабочей силы, и 95 процентов из четырнадцати тысяч затронутых этой мерой, проголосовали за снижение заработной платы. С их французскими профсоюзами даже не консультировались.

Но нечто случилось в Европе еще до того, как реальные заработки стали снижаться. В Европе социальное законодательство и структура организаций иначе реагировала на те же тектонические процессы, которые вызвали в Соединенных Штатах снижение заработной платы: они превращали снижение заработков в рост безработицы.[100] Европейское социальное законодательство делает увольнение работников очень дорогостоящим, почти невозможным делом. Поскольку работников нельзя уволить, им не приходится соглашаться на «уступки» и снижения реальной заработной платы, навязываемые американским трудящимся. Вследствие этого, на европейском континенте заработная плата и дополнительные льготы росли, в то время как в Соединенных Штатах они снижались. К середине 90-ых годов в б`oльшей части Западной Европы заработки были намного выше, чем в Соединенных Штатах. Германия возглавляла список, с почасовой заработной платой более 30 долларов при включении дополнительных льгот, и около 17 долларов без них.[101] С учетом социальных затрат, затраты на рабочую силу в германском производстве более чем на две трети выше, чем в Соединенных Штатах.[102]

Но если увольнение рабочей силы дорого или невозможно, то фирмы, стремящиеся получать максимальный доход, перестают ее нанимать. В течение 50-ых и 60-ых годов экономика европейских стран действовала с процентами безработных, примерно вдвое меньшими, чем в Соединенных Штатах. Но примерно в то же время, когда в Соединенных Штатах начала падать реальная заработная плата, в Европе начала расти безработица.[103] К середине 90-ых годов процент безработицы в Европе стал вдвое выше, чем в Соединенных Штатах (10,6 процента против 5,4 процента в марте 1995 года), а в некоторых странах втрое или вчетверо выше, например, в Испании (23,2 процента), в Ирландии (14,3 процента) и в Финляндии (16,8 процента).[104]

Жители Южной Европы говорят, впрочем, что публикуемые у них проценты безработицы в действительности не так страшны, как кажется, поскольку многие рабочие в действительности заняты в черной экономике (то есть в экономике, где не платят налогов и игнорируют трудовое законодательство), но объявляют себя безработными в белой (легальной) экономике. Но в Северной Европе проценты безработицы несомненно еще хуже опубликованных. При очень щедрой системе страхования по инвалидности, во многих из этих стран, например, в Нидерландах, имеется огромное число потенциальных трудящихся (около 15 процентов), официально находящихся вне рабочей силы, поскольку они получают от правительства пособия по инвалидности.[105] Но в действительности лишь очень немногие из них инвалиды, неспособные работать. Если причислить их к безработным, какими они в действительности являются, то величина безработицы окажется намного больше.[106]

В конечном счете в Европе процент работающих оказывается меньше, чем в Соединенных Штатах, хотя здесь действуют и другие факторы, кроме системы социального обеспечения. В целом, из людей рабочего возраста в Соединенных Штатах работает 77 процентов, а в Европе лишь 67 процентов.[107] Если эта разница в 10 процентов состоит из людей, которые работали бы, если бы жили в Соединенных Штатах, то реальный сравнимый процент безработицы в Европе оказывается примерно вчетверо больше, чем в Соединенных Штатах.

Европейские безработные, кроме того, остаются безработными очень долго – так долго, что их, может быть, правильнее рассматривать не как безработных, а как отверженных, просто выброшенных из производственного процесса. Во Франции 39 процентов безработных не имеют работы более года; в Германии длительная безработица составляет 46 процентов общей безработицы; в Ирландии эта доля доходит до 60 процентов.[108] Если сравнить с этим положение в Америке, то лишь 11 процентов американских рабочих не имеют работы более года.[109]

Кроме того, безработица особенно высока среди молодежи. В некоторых странах Европы более 60 процентов молодых людей, окончивших школы, не имеет работы. Со временем это создает рабочую силу, не получающую необходимой профессиональной подготовки, и тем самым поколение молодежи без трудового опыта. Еще предстоит выяснить, что может из этого выйти в течение длительного периода – как это отразится на трудовых навыках и на привычке к труду – но трудно представить себе сценарий, в котором постоянная безработица молодежи от восемнадцати до двадцати пяти лет привела бы к положительным результатам.[110] Насаждаются извращенные экспектации по поводу устройства мира, и со временем такие экспектации могут обойтись намного дороже, чем система социального обеспечения, пока еще усмиряющая молодежь.

Проблема Европы создается не потерей рабочих мест. В 80-ых годах Соединенные Штаты ежемесячно теряли 2 процента рабочих мест, тогда как Европа – лишь 0,4 процента.[111] Проблема создается тем, что число рабочих мест не растет. Между тем как в Европе с 1973 года до 1994 года не было введено новых рабочих мест, в Соединенных Штатах было введено в экономику 38 миллионов новых рабочих мест.[112]

Причины этого очевидны. Антиинфляционная политика привела к ограничительной денежной политике, намеренно производившей высокую безработицу. Поскольку люди, остающиеся долгое время безработными, все менее влияют на рост заработной платы (потому что они теряют опыт работы и трудовые навыки, а следовательно все менее способны конкурировать с работающими), для получения тех же антиинфляционных эффектов необходим все более высокий уровень безработицы.[113] При щедрых пособиях по безработице, рабочие неохотно берутся за новую работу и отказываются работать за более низкую заработную плату.[114]

Во Франции минимум заработной платы при рабочей неделе в тридцать девять часов составляет 1215 долларов в месяц, с прибавкой еще 40 процентов, идущих на социальные расходы.[115] Социальное законодательство, создающее такие заработные платы, вместе с другими социальными мерами, выработали в Европе экономические системы с весьма сжатым распределением заработков, где низшая дециль рабочей силы зарабатывает на 80 процентов больше, чем низшая дециль рабочей силы в Соединенных Штатах.[116] Вследствие этого, целый ряд производств и услуг с низкими заработками, существующих и расширяющихся в Соединенных Штатах, не может существовать и расширяться в Европе.[117]

Когда азиаты пишут о европейской системе социального обеспечения для людей рабочего возраста, они пишут о ней с недоверием.[118] Они просто не могут в это поверить. Отпуск в пять недель! Рождественская месячная надбавка! Восемьдесят процентов заработной платы в виде пособия по безработице! Их недоверие – одна из причин, по которым эта система не может продлиться. Фирмы могут перемещаться на Дальний Восток, избегнув тем самым всех этих европейских льготных выплат.

При столь высокой средней и минимальной заработной плате, европейские фирмы сделали необходимые инвестиции в основное оборудование, чтобы повысить эффективность и выжить при нынешней оплате труда, но они не заинтересованы в расширении персонала в Европе. Общие издержки здесь попросту слишком высоки по сравнению с остальным миром.[119] Если бизнес нуждается в расширении, то для этого есть более выгодные места, с более низким уровнем заработной платы. В 1994 году Германия инвестировала за границей более 26 миллиардов марок, в то время как иностранцы инвестировали в Германии лишь 1,5 миллиарда марок.[120] Шведские индустриальные фирмы повысили свою продукцию в Швеции на 16 процентов, и в то же время повысили свою продукцию в остальном мире на 180 процентов.[121] Переместив некоторые из своих предприятий в Алабаму и Южную Каролину, компании Мерседес и БМВ вдвое уменьшают свои затраты на рабочую силу. Они также надеются, что публикация этого факта привлечет должное внимание организованной рабочей силы Германии.[122]

Но в то же время Германия, при столь высоком уровне социальных льгот, имела замечательные экономические успехи. В ключевых отраслях индустрии, таких, как машиностроение, она смогла сохранить свою долю рынка, тогда как Соединенные Штаты, при гораздо более низких социальных затратах, потеряли более трети своей доли.[123] Поскольку подобные успехи случаются в некоторых секторах экономики, почему немецкие рабочие должны соглашаться на всеобъемлющее снижение заработков? Ведь еще не наступил кризис, заставляющий людей идти на перемены.

В основном континентальная Европа смогла защитить заработную плату тех, кто сохранил работу. В 1994 году девять стран Западной Европы имели значительно б`oльшую заработную плату, чем Соединенные Штаты, и две других – равную, хотя ни одна европейская страна не достигла уровня производительности труда в Соединенных Штатах; но им пришлось уплатить за это огромную цену в виде более высокой безработицы и потери рабочих мест.[124] Снижение заработной платы не распространялось здесь на всю рабочую силу: заработки были снижены до нуля для безработных. Вместо того, чтобы делить со всеми снижение своих заработков, как это происходит в Америке, европейцы, имеющие работу, делят свои доходы с безработными в форме высоких налогов, финансирующих весьма щедрую систему страхования от безработицы. Если усреднить все платежи заработной платы в Европе и в Америке по всем работающим и безработным, то реальная заработная плата, как обнаруживается, начала убывать примерно в то же время, и в грубом приближении на столько же – одни и те же тектонические силы вызвали разные внешние проявления, но в конечном итоге аналогичные результаты.

И вот, в этой системе можно заметить возникновение трещин.[125] Европейская Комиссия регулярно публикует отчеты, настаивающие на изменениях европейской системы социального обеспечения, минимальной заработной платы, правительственного регулирования труда с неполным рабочим временем, пособий по безработице, прав профсоюзов и законов о рабочих часах предприятий, с целью допустить б`oльшую «гибкость» рабочей силы. И хотя официальные лица не хотят это открыто признать, «гибкость» – это попросту кодовое обозначение для «снижения заработной платы».[126] Если такая «гибкость» будет осуществлена, то есть все основания полагать, что европейская структура оплаты труда начнет очень быстро приближаться к американскому образцу. Когда в Соединенном Королевстве были отменены Советы по заработной плате, то у 40 процентов рабочей силы заработки в конце концов опустились ниже прежнего установленного законом минимума.[127]

В более коммунитарной форме капитализма, существующей в Японии, пока не замечаются ни снижение реальной заработной платы, как в Америке, ни рост безработицы, как в Европе. Япония, с ее гарантией пожизненной занятости, имеет по существу систему частного страхования безработицы. Вследствие этого, японские компании держат в своих платежных ведомостях огромное число рабочих-бездельников. Даже японцы признают, что многим из этих рабочих просто нечего делать. Если прибавить людей, содержимых этой частной системой страхования от безработицы, к людям, официально признанным безработными, то получается, что около 10 процентов японской рабочей силы составляют безработные – что ненамного ниже данных по Европейскому Экономическому Сообществу в целом.[128]

Хотя японская социальная система защитила своих рабочих от сил, причиняющих страдания рабочим всех промышленных стран, за это пришлось уплатить тяжкую цену – в виде снижения доходности предприятий. По традиции, японские фирмы получают меньшие доходы, чем какие-либо другие фирмы, а в первые четыре из 90-ых годов японцы по существу имели «бесприбыльную» экономику. Фирмы, получавшие доходы, уравновешивали фирмы, которые несли потери. Но даже в японском варианте капитализма так не может продолжаться вечно. В японской деловой печати теперь много говорят о необходимости снижать заработную плату, чтобы сохранить конкурентоспособность, и приводят в пример фирмы, которые первыми стали переводить свое производство на заграничные базы, чтобы снизить расходы на заработную плату.[129]


Сопутствующие изменения экономических структур

Капитализм очень исправно следует за изменениями в доходах. Как только распределение доходов меняется, быстро происходит приспособление того, что продается, к тем, кому это продается. Маркетинг и производство сдвигаются в сторону групп, приобретающих покупательную силу, удаляясь от тех, кто ее теряет.

Такой сдвиг уже виден в розничной торговле. Все магазины среднего класса (Сирс, Мейси, Гимбелс и т.д.) в последние пятнадцать лет встретились с экономическими трудностями, тогда как магазины высшего класса (Блумингдейл) и низшего класса (Уол-Март) все вполне благополучны. В среде розничной торговли 80-ых и начала 90-ых годов выиграли те, кто способен извлекать преимущества из сдвига в распределении покупательной способности. Те же, кто носил на себе слишком отчетливый отпечаток среднего класса – наилучшим примером этого является Сирс – в конечном счете не смогли переместиться по этой шкале ни вверх, ни вниз, и оказались в тяжелом положении.

Этот сдвиг произошел не по той причине, что всеми магазинами среднего класса почему-то управляли идиоты, а на обоих концах спектра управляющими оказались гении. Просто становилось все меньше покупателей с доходами среднего класса – немногие из них перемещались по шкале вверх, по мере роста их доходов, а большинство перемещалось вниз, по мере убывания их доходов. Специалисты по рекламе иногда называют этот сдвиг «концом человека Мальборо».[130]

В будущие десятилетия в тяжелом положении могут оказаться такие магазины, как Уол-Март. Чтобы добиться таких успехов, как Уол-Март, эти магазины должны быть хорошими, их конкуренты плохими, и фундаментальные экономические силы должны быть на их стороне. Рынок магазинов Уол-Марта – это нижние 60 процентов семей, и при нынешнем снижении заработков мужчин и женщин из этих семей их покупательная способность должна убывать. Никто не может продать больше тем, у кого становится меньше денег. Если доля розничного продавца в этом классе потребителей уже очень велика (как в случае Уол-Марта), то будет очень трудно компенсировать падение покупок на душу населения повышением доли продавца на этом рынке.

Если доходы на душу населения растут, а заработная плата убывает, то весь избыточный доход кому-нибудь достается. Как мы подробно покажем в главе 5, этот «кто-нибудь» – престарелые люди. За последние два десятилетия доля дохода, получаемая престарелыми людьми, удвоилась. Это они выигрывают в экономике. Это они будут в будущем управлять экономической системой.

Смещение покупательной способности к пожилым проявилось уже в большом успехе промышленности круизных линий. Круизы – это превосходный вид отдыха для пожилых людей, у которых много свободного времени, подвижность которых часто ограничена, и которые во время отдыха иногда могут плохо себя чувствовать. В других видах промышленности развитие новой продукции будет подобным же образом сосредоточиваться на старших гражданах. Хорошим примером этого являются электронные домашние закупки.

С технической стороны, можно было бы завтра же закрыть все розничные магазины в Америке, и послезавтра все можно будет купить электронным путем. Что и в самом деле будут покупать электронным способом, зависит от того, какие американцы хотят делать покупки в качестве общественного переживания, и какие американцы хотят попросту покупать. Ощущая это, владельцы торговых рядов занимаются теперь устройством дворов, где продаются продовольственные товары, площадок для развлечений, скамей для отдыха и для встреч, и всеми другими способами поощряют людей проводить возле их лавок свое время. В конце концов, можно рассчитывать, что молодые люди захотят соединить свои покупки с общественным переживанием, тогда как пожилые люди, с их ограниченной подвижностью, пожелают купить свою банку томатов с помощью телевизора. Рынок электронных покупок могут составить не компьютерные болваны, а пожилые люди. Но тогда надо иметь оборудование и процедуры, создающие для пожилых людей уютную обстановку.

Вероятно, самые заметные перемены произойдут в программах телевидения. По традиции рекламодатели требовали программ, рассчитанных на молодежь от восемнадцати до двадцати пяти лет. Поскольку эти молодые люди, еще не обремененные семейной ответственностью, могли распоряжаться большим (как предполагалось, быстро растущим) доходом, и притом не имели сформировавшихся потребительских привычек, они были оптимальной мишенью рекламодателей. Но все эти предположения не подтвердились. При резко убывающих реальных доходах молодые люди имеют гораздо меньшие свободные доходы, чем в прошлом, и нет надежды, что их доходы быстро вырастут в будущем. Молодежь по-прежнему имеет более податливые потребительские предпочтения, но нет смысла менять предпочтения тех, у кого нет свободного дохода, чтобы удовлетворить вновь приобретенные вкусы.

Как трудно отделаться от старых «истин», чтобы воспринимать новые «истины», видно из того факта, что распорядители телевидения все еще занимаются демографией молодежи от восемнадцати до двадцати пяти лет – хотя эта мода уже очевидным образом прошла.[131] В конце концов они поймут. По мере того как свободный доход перемещается от молодых людей к пожилым, реклама будет следовать за ним. Телевизионные программы, адресуемые теперь молодым людям, будут переадресованы пожилым. Торговцы поймут, что если трудно сделать пожилого человека своим покупателем, то пожилой человек, однажды купивший товар, не так легко сменит его на продукцию кого-нибудь другого. Если уж эти люди стали вашими покупателями, то трудности в перемене их предпочтений становятся преимуществом, а не помехой


Заключения


Заключения просты. Вряд ли какая-нибудь страна, не испытавшая революции, или военного поражения с последующей оккупацией, пережила когда-нибудь столь быстрое или столь широкое возрастание неравенства, как это произошло в Соединенных Штатах за последние два десятилетия. Никогда прежде американцы не видели нынешнего характерного снижения реальной заработной платы, при растущем ВВП на душу населения. Причины этого составляют предмет следующих шести глав.


ПРИМЕЧАНИЯ

Глава 2

1. U. S. Bureau of the Census, Money Income of Households, Families and Persons in

the United States 1992, Current Population Reports, Consumer Income, Series P-60-184 (Washington, D. C: U. S. Government Printing Office, 1993), p. 176.

2. Claudia Goldin and Robert A. Margo, "The Great Compression: The Wage Structure of the United States at Mid-Century," The Quarterly Journal of Economics, February 1994, p. 4.

3. U. S. Bureau of the Census, Current Population Reports, Consumer Income, 1992, Series P-60 (Washington, D. C: U. S. Government Printing Office, 1993), pp. xvi, xvii, 14; Sheldon Danziger and Peter Gottschalk, eds., Uneven Tides (New York: Russell Sage Foundation, 1993), p. 7.

4. Daniel R. Feenberg and James M. Poterba, Income Inequality and the Incomes of Very High Income Taxpayers, NBER Working Paper No. 4229, December 1992, p. 31.

5. Ibid., p. 5.

6. Margaret M. Blair, "CEO Pay: Why Such a Contentious Issue?" The Brookings Review, Winter 1994, p. 23; Nancy I. Rose, "Executive Compensation," NBER Reporter, Winter 1994-95, p. 11.

7. "Nice Work," The Economist, December 10, 1994, p. 67.

8. Robert H. Frank, "Talent and the Winner-Take-All Society," The American Prospect, Spring 1994, p. 99.

9. Peter Kilborn, "More Women Take Low Wage Jobs Just So Their Families Can Get By," New York Times, March 13, 1994, pp. 16, 24.

10. U. S. Bureau of the Census, Current Population Reports, Consumer Income, 1992, p. B-6.

11. Ibid., p. 21.

12. Lynn A. Karoly, "Changes in the Distribution of Individual Earnings in the United States, 1967-1986," Review of Economics and Statistics, February 1992, pp. 107, A 78; Danziger and Peter, eds., Uneven Tides, pp.69, 85, 102, 129; Steven J. Davis, Cross-Country Patterns of Changes in Relative Wages, Brookings Papers on Economic Activity, p. 273; Karoly, "Changes in the Distribution of Individual Earnings," pp. 107, 113; Frank Levy and Richard J. Murnane, "U. S. Earnings Levels and Earnings Inequality," Journal of Economic Literature, September 1992, p. 1333.

13. "Wealth: The Divided States of America," New York Times, April 23, 1995, p. F2; Steven Sass, "Passing the Buck," Regional Review, Boston Federal Reserve Bank, Summer 1995, p. 16.

14. Barry Bluestone, Economic Inequality and the Macro-Structuralist Debate, Eastern Economics Association Meetings, February 1994, p. 8; Lynn A. Karoly, "The Trend in Inequality Among Families, Individuals, and Workers in the United States," Rand Corporation, 1992, pp. 44, 66, A16, 221; Lawrence Mishel and Jared Bernstein, The State of Working America 1992-1993 (Washington, D. C: Economic Policy Institute/M. E. Sharpe, 1993), p. 14; "Male Educated in a Pay Bind," New York Times, February 11, 1994, p. Dl; Richard D. Reeves, "Cheer Up, Downsizing Is Good for Some," International Herald Tribune, December 29, 1994, p. 4.

15. U. S. Bureau of the Census, Income, Poverty, and Valuation of Noncash Benefits: 1993. Current Population Reports, Consumer Income, Series P-60-188 (Washington, D. C: U. S. Government Printing Office, 1995), p. x; Council of Economic Advisers, Economic Report of the President 1995 (Washington D. C: U. S. Government Printing Office, 1995), pp. 276, 311.

16. Economic Report of the President 1995, p. 310.

17. Kevin Phillips, Boiling point: The Decline of Middle Class Prosperity (New York: Random House, 1993), p. xvii.

18. Keith Bradsher, "American Real Wages Fell 2.3 Percent in 12-Month Period," New York Times, June 23, 1995, p. D4.

19. Mishel and Bernstein, The State of Working America 1992-1993, p. 36.

20. Jason DeParle, "Sharp Increase Along the Borders of Poverty," New York Times, March 31, 1994, p. A18.

21. Center for National Policy, Job Quality Index, November 15, 1993.

22. David E. Bloom and Richard B. Freeman, "The Fall of Private Pension Coverage in the United States," American Economic Review, May 1992, p. 539; Virgina L. DuRivage, ed., New Policies for the Parttime and Contingent Work Force (New York: Economic Policy Institute/M. E. Sharpe, 1992), p. 22.

23. The Urban Institute, Inequality of Earnings and Benefits, Winter/Spring, 1994, p. 21.

24. "The Widening Pension Gap," Fortune, March 16, 1995, p. 48; Bloom and Freeman, "The Fall of Private Pension Coverage in the United States," p. 540.

25. Karoly, "The Trend in Inequality," pp. 44, 66, A16, 221.

26. Steven Greenhouse, "Clinton Seeks to Narrow a Growing Wage Gap," New York Times, December 13, 1993, p. Dl.

27. U. S. Bureau of the Census, Current Population Reports, Consumer Income, 1993, p. x.

28. Council of Economic Advisers, Economic Report of the President 1995 (Washington,

D. C: U. S. Government Printing Office), pp. 276, 311, 326.

29. Ibid., pp. 276, 326.

30. Kilborn, "More Women Take Low Wage Jobs," p. 24; Wallace C. Peterson, Silent Depression (New York: W. W. Norton, 1994). 3.1. Keith Bradsher, "Sluggish Income Figures Show Gains for Some," New York Times, October 6, 1995, p. A22.

32. U. S. Bureau of Census, Current Population Reports, Consumer Income, 1993, p. x.

33. Mishel and Bernstein, The State of Working America 1992-1993, p. 72.

34. Tamar Lewin, "Mom Is Providing More Income," International Herald Tribune, May 12, 1995, p. 14.

35. Danziger and Gottschalk, eds., Uneven Tides, p. 195.

36. "Getting Their Dues," The Economist, March 25, 1995, p. 86.

37. Stephen S. Roach, "Announced Staff Cuts of U. S. Corporations," in Morgan Stanley Special Economic Study, The Perils of America's Productivity-Led Recovery, 1994.

38. George Church, "The White Collar Layoffs That We're Seeing Are Permanent and Structural," Time, November 22, 1993, p. 35.

39. U. S. Department of Labor, Employment and Earnings, January 1981 and January 1982, pp. 36, 20.

40. Ibid., pp. 28, 29.

41. Richard E. Caves and Matthew B. Krepps, Fat: The Displacement of Nonproduction Workers from U. S. Manufacturing Industries, The Brookings Papers on Economic Activity, No. 2, 1993, p. 231.

42. John A. Byrne, "The Pain of Downsizing," Business Week, May 9, 1994, p. 61; Matt

Murry, "Amid Record Profits Companies Continue to Lay Off Employees," Wall Street Journal, Europe, May 8, 1995, p. 1.

43. Farrell Kramer, "AT&T and Sprint Plan Big Job Cuts," Boston Globe, November 16, 1995, p. 46.

44. Dean Baker and Lawrence Mishel, Profits Up, Wages Down, Economic Policy Institute Briefing Paper (Washington, D. C: 1995), p. 1.

45. Caves and Krepps, "Fat," p. 227.

46. Martin Neil Baily, Eric J. Bartelsman, and John Haltiwanger, Downsizing and Productivity Growth: Myth or Reality, National Bureau of Economic Research Working Paper No. 4741, May 1994.

47. Martin Orth and Rudiger Edelmann, "Flexible Working Times: Only a Trendy Concept?" Deutschland, No. 1, February 1994.

48. "Deutsche Bank Plan to Cut 10,000 Jobs," New York Times, September 18, 1995, p. C2.

49. German Information Center, Unemployment in Germany, March 1994.

50. Marlise Simons, "In French Factory Town, Culprit Is Automation," New York Times, May 12, 1994, p. A3.

51. Mishel and Bernstein, The State of Working America, p. 174; Robert E. Scott and Thea M. Lee, Reconsidering the Benefits and Costs of Trade Protection, Economic Policy Institute Working Paper No. 105, April 1991, p. 41.

52. William J. Carrington, "Wage Losses for Displaced Workers: Is It Really the Firm That Matters?" Journal of Human Resources, Summer 1993, p. 454.

53. Church, "White Collar Layoffs," p. 35.

54. Bruce Butterfield, "Working but Worried," Boston Globe, October 10, 1993, p. 1.

55. "Companies Rewrite the Rules on Jobs," Financial Times, January 7, 1995, p. 12.

56. Bennett Harrison, Lean and Mean (New York: Basic Books, 1994), p. 201; Polly Callaghan and Heidi Hartmann, Contingent Work (Washington, D. C: Economic Policy Institute, 1994).

57. DuRivage, ed., New Policies, p. 56.

58. Ibid., pp. 3,21, 22.

59. Jason DeParle, "Report to Clinton Sees Vast Extent of Homelessness," New York Times, February 17, 1994, p. 1; Christopher Jencks, "The Homeless," New York Review of Books, April 21, 1994, p. 20.

60. "Europe and the Underclass," The Economist, July 30, 1994, p. 19.

61. "Homeless in France," International Herald Tribune, December 20, 1994, p. 1.

62. Sylvia Nasar, "More Men in Prime of Life Spend Less Time Working," New York Times, December 1, 1994, p. 1.

63. Alan Cowell, "Where Juliet Pined Youths Now Kill," New York Times, March 22, 1994, p. A4.

64. Nasar, "More Men in Prime of Life," p. 1.

65. Jencks, "The Homeless," p. 23; Robert N. Bellah et al., The Good Society (New York: Knopf, 1991), p. 4.

66. A. M. Rosenthal, "Just Walking Past the Broken People," New York Times, January 18, 1995, p. 4.

67. Цит. по: Peter S. Canellos, "The Outer Class," Boston Globe, February 6, 1994.

68. Tamar Lewin, "Families in Upheaval Worldwide," International Herald Tribune, May 31, 1995, p. 1.

69. Tamar Lewin, "Family Decay Global, Study Says," New York Times, May 30, 1995, p. A5.

70. Urban Institute, Welfare Reform Brief No. 13, p. 3 as corrected.

71. "The Family: Home Sweet Home," The Economist, September 9, 1995, p. 26.

72. Seth Faison, "In China, Rapid Social Changes Bring a Surge in Divorce Rate," New York Times, August 22, 1995, p. 1.

73. Steven A. Holmes, "Low-Wage Fathers and the Welfare Debate," New York Times, April 25, 1995, p. A12.

74. Duncan Lindsey, The Welfare of Children (New York: Oxford University Press, 1994), p. 69.

75. Robert N. Bellah et al., The Good Society (New York: Knopf, 1991), p. 46.

76. Bob Tyrrell and Charlotte Cornish, "Beggar Your Neighbor," Financial Times, November 17, 1993, p. 14.

77. David Popenoe, "The Family Condition of America," in Values and Public Policy, ed. Henry J. Aaron, Thomas E. Mann, Timothy Taylor (Washington, D. C: Brookings Institution, 1994), p. 104.

78. Ibid.

79. Ibid., p. 46.

80. Ibid., p. 73.

81. "The Family: Home Sweet Home," p. 26.

82. Faison, "In China, Rapid Social Changes," p. 1.

83. James Q. Wilson, "Culture, Incentives, and the Underclass," in Values and Public Policy, p. 46.

84. Fred Block, Post-Industrial Possibilities: A Critique of Economic Discourse (Berkeley: University of California Press, 1990), p. 27.

85. "Upon the States' Shoulders Be It," The Economist, March 25, 1995, p. 67.

86. "The Future Surveyed," The Economist, September 11, 1993, special section.

87. James Q. Wilson, The 1994 Wriston Lecture," The Manhattan Institute, November 1994.

88. Gunnar Myrdal, Against the Stream (New York: Pantheon Books, 1972), p. 175.

89. Peter Drier and John Atlas, "Housing Policies Moment of Truth," Challenge, Summer 1995, pp. 8, 70.

90. Jack Beatty, "Who Speaks for the Middle Class?" The Atlantic, May 1994, p. 73; Wallace С Peterson, Silent Depression (New York: W. W. Norton, 1994), p. 53.

91. Bellah et al., The Good Society, pp. 141, 175.

92. Phillips, Boiling point, p. 175.

93. Ibid.

94. David Fletcher, "Worst-Off Fall Further Behind," Daily Telegraph, June 3, 1995, p. 5.

95. Steven Davis, Cross-Country Patterns of Change in Relative Wages, NBER Working Paper, 1994.

96. "Inequality," The Economist, November 4, 1994, p. 19; "Rich Man, Poor Man," The Economist, July 24, 1994, p. 71.

97. "Real Earnings Down for West German Workers, up in East," The Week in Germany, arch 11, 1994, p. 4.

98. Ibid.

99. International Herald Tribune, "French Staff Takes IBM Wage Cut," December 27, 1994, p. 10.

100. Susan N. Houseman and Katharine G. Abraham, Labor Adjustment Under Different Institutional Structures: A Case Study of Germany and the United States, Upjohn Institute Staff Working Papers, April 1994, p. 6; R. Dore, Incurable Unemployment: A Progressive Disease of Modem Societies? Center for Economic Performance Paper No. 6, August 1994.

101. "Marketing Labour," The Economist, April 1, 1995, p. 44.

102. David Marsh, "German Exporters Feeling the Squeeze," Financial Times, March 24, 1995, p. 2.

103. Robert Solow, Is Afl That European Unemployment Necessary? The World Economic Laboratory, MIT Working Paper No. 94-06, 1993.

104. "Labour Pains," The Economist, February 12, 1994, p. 74.

105. Heino Fassbender and Susan Cooper Hedegaard, "The Ticking Bomb at the Core of Europe," McKinsey Quarterly, No. 3, 1993, p. 132.

106. Ibid.

107. "Doleful," The Economist, October 9, 1994, p. 17.

108. Richard Donkin, "World Outlook for Jobs Gloomy," Financial Times, April 27, 1994, p. 4.

109. Ibid.

110. Frank Riboud, "Army of Invalids," Worldhnk, May/June 1994, p. 5.

111. Ibid.

112. Council of Economic Advisers, Economic Report of the President 1095, p. 314.

113. Oliver J. Blanchard, "European Unemployment," NBER Reporter, Winter 1993-94, p. 7.

114. James M. Poterba and Lawrence H. Summers, Unemployment Benefits, Labor Market Transitions, and Spurious Flows, NBER Working Paper No. 4434, August 1993.

115. The 12% Shame," The Economist, April 1, 1995, p. 42.

116. Richard Freeman, "The Trouble with Success," The Economist, March 12 1994 p. 51.

117. "How Regulations Kill New Jobs," The Economist, November 19, 1994, p. 82.

118. "European Bosses Ask for Cuts in Employee Benefits," Straits Times, August 20 1994, p. 13.

119. Robert J. Gordon, Back to the Future: European Unemployment Today Viewed from America in 1939, Brookings Papers on Economic Activity, No. 1, 1988, p. 271.

120. Audren Choi, "Daimler Benz Looks to Flee German Woes," Asian Wall Street Journal, March 13, 1995, pp. 1, 2.

121. "Dark Days," The Economist, October 9, 1993, p. 59.

122. "Nothing Could Be Finer," The Economist, November 19, 1994, p. 77.

123. "Herr Lazarus," The Economist, March 18, 1995, p. 68.

124. "Labour Costs," The Economist, May 27, 1995, p. 110.

125. Ariane Benillard, "Cost Savings of Relocation Lure German Companies," Financial Times, November 9, 1993, p. 1.

126. "New Law Allows Private Employment Agencies," This Week in Germany, April 22, 1994, p. 4.

127. "Low Pay Forces Desperate 1 Million to Take Second Jobs," Guardian, October 24, 1994, p. 4.

128. Takeuchi Hiroshi, "Reforming Management," Journal of Japanese Trade and Industry, No. 2, 1994, p. 12; "Japan: One in Ten?" The Economist, July 1, 1995, p. 52.

129. "Inequality," The Economist, November 4, 1994, p. 19.

130. "Shoot Out at the Check Out," The Economist, June 5, 1993, p. 81.

131. Ed Bark, "CBS Is Joining the TV Youth Movement," Dallas Morning News, p. CI.


 


Страница 2 из 7 Все страницы

< Предыдущая Следующая >
 

Вы можете прокомментировать эту статью.


наверх^