На главную / Капитализм и социализм / Лестер К. Туроу. Будущее капитализма. Главы 1-7

Лестер К. Туроу. Будущее капитализма. Главы 1-7

| Печать |


Глава 4


Плита вторая: эпоха искусственной Интеллектуальной индустрии


Исчезновение классических сравнительных преимуществ

Классическая теория сравнительного преимущества была развита для объяснения географического расположения индустрии в девятнадцатом и двадцатом столетиях. В теории сравнительного преимущества расположение производства зависело от двух факторов – от наличия естественных ресурсов и от фактора пропорций (относительного наличия капитала или труда).[1] Страны с хорошей почвой, климатом и достаточными дождями специализируются на сельскохозяйственной продукции; страны, где есть нефть, производят нефть. Страны, богатые капиталом (с большим капиталом на работника), делают капиталоемкую продукцию; страны, богатые трудом (с небольшим капиталом на работника), делают трудоемкую продукцию.

В девятнадцатом веке и в большей части двадцатого века теория сравнительного преимущества объясняла то, что надо было объяснять. В Соединенных Штатах хлопок выращивали на Юге, потому что там была подходящая почва и был благоприятный климат; сукно делали в Новой Англии, потому что там была гидроэнергия для текстильных фабрик и был капитал, чтобы их финансировать. Нью-Йорк был крупнейшим городом в Америке, потому что там была лучшая на восточном побережье естественная гавань, и был капитал, чтобы устроить водное сообщение со Средним Западом (канал Эри). Питсбург был столицей железа и стали, потому что при заданных месторождениях американского угля, железной руды, и при заданной системе рек и озер он был самым дешевым местом для этого производства. В эпоху железных дорог Чикаго должен был стать транспортной столицей Америки и бойней для всего мира. Тексас был равнозначен нефти, а доступность электричества требовала делать алюминий на реке Колумбия, в штате Вашингтон.

Вот список двенадцати крупнейших компаний Америки на 1 января 1900 года: Американ Коттон Ойл Компани, Американ Стил, Американ Шугар Рефайнинг Компани, Континентал Тобакко, Федерал Стил, Дженерал Электрик, Нешнал Лед, Пасифик Мейл, Пиплс Гэс, Теннеси Коул энд Айрон, ЮС Ледер и ЮС Раббер.[2] Десять из этих двенадцати компаний были разработчиками естественных ресурсов. На рубеже столетия экономика была экономикой естественных ресурсов.

Но в этом списке есть еще кое-что интересное. От каждой из этих компаний остались обломки, существующие внутри других компаний, но лишь одна из них, Дженерал Электрик, жива и по сей день. Одиннадцать из двенадцати не смогли перейти в следующее столетие как отдельные субъекты. Мораль этой истории ясна. Капитализм – это процесс творческого разрушения, в котором динамичные новые небольшие компании постоянно заменяют старые большие, не сумевшие приспособиться к новым условиям.

Та же картина наблюдается и вне Соединенных Штатов. До Первой мировой войны более миллиона шахтеров работало в угольных шахтах Великобритании – 6 процентов общей рабочей силы.[3] Уголь царствовал. Он был движущей силой, дававшей миру энергию. В настоящее время в тех же угольных шахтах работает меньше тридцати тысяч человек.

В 1917 году обрабатывающая промышленность была на подъеме, но тринадцать из двадцати крупнейших промышленных предприятий, расположенных в порядке их активов, все еще были компании, разрабатывавшие естественные ресурсы; вот перечень указанных двадцати компаний: Юнайтед Стейтс Стил, Стандард Ойл, Бетлехем Стил, Армор энд Компани, Свифт энд Компани, Мидвейл Стил энд Орднанс, Интернешнал Харвестер, Э.И. Дюпон де Немур энд Компани, Юнайтед Стейтс Раббер, Фелпс Додж, Дженерал Электрик, Анаконда Коппер, Американ Смелтинг энд Рефайнинг, Сингер Сьюинг Машин Компани, Форд Мотор Компани, Вестингауз, Американ Тобакко, Джонс энд Лафлин Стил, Юнион Карбайд и Вейерхойзер.[4]

В конце девятнадцатого и в начале двадцатого века страны, богатые естественными ресурсами, такие как Аргентина и Чили, были богаты, тогда как страны без естественных ресурсов, такие как Япония, были обречены на бедность.[5] В девятнадцатом и двадцатом веке богател тот, у кого были естественные ресурсы.

Если страна становилась богатой, то она имела тенденцию оставаться богатой. Имея более высокие доходы, она больше сберегала; больше сберегая, она больше инвестировала; больше инвестируя, она имела больше заводов и оборудования; при большем капитале у нее была более высокая производительность; а при более высокой производительности она могла платить более высокую заработную плату. Для тех, кто становился богатым, неуклонно действовал цикл, доставлявший им все большее богатство. По мере того как они богатели, они переходили к капиталоемким производствам, порождавшим еще более высокие уровни производительности труда и заработной платы.

Рассмотри теперь, для сравнения, список, составленный в 1990 году в Министерстве Международной Торговли и Промышленности Японии, где перечисляются виды индустрии, имеющие наибольшие перспективы развития в 90-ых годах и в начале двадцать первого столетия: микроэлектроника, биотехнология, промышленность новых искусственных материалов, телекоммуникации, гражданское авиастроение, машиностроение и роботехника, компьютеры (аппаратное оснащение и программное обеспечение).[6] Все это – искусственные интеллектуальные виды индустрии, которые можно разместить где угодно на Земле. Их размещение зависит от того, кто организует для этого интеллектуальные силы.

Наличие естественных ресурсов выпало из уравнения конкуренции. Современная продукция попросту использует меньше естественных ресурсов. Мосты и автомобили содержат теперь меньше тонн стали, а такие устройства как компьютер почти совсем не требуют естественных ресурсов. Нынешние расходы на транспорт создали такой мир, в котором ресурсы можно дешево перемещать туда, где они нужны. Примером может служить Япония, доминирующая в мировом производстве стали, хотя и лишенная угля и железной руды. Это было бы невозможно в девятнадцатом веке и в б`oльшей части двадцатого.

Цены естественных ресурсов, с учетом общей инфляции, с середины 70-ых годов до середины 90-ых упали почти на 60 процентов.[7] Можно предвидеть, что в следующие двадцать пять лет они упадут еще на 60 процентов. Сырье будет течь сплошным потоком из бывшего коммунистического мира, но, что еще важнее, мир стоит на пороге революции искусственных материалов, которая принесет с собой изготовляемые по заказу вновь созданные материалы. Биотехнология должна ускорить зеленую революцию в сельском хозяйстве. В двадцать первом веке немногие смогут обогатиться просто потому, что владеют сырьем.

Из конкурентного уравнения выпала также доступность капитала. С развитием мирового рынка капиталов, каждый по существу занимает деньги в Нью-Йорке, в Лондоне или в Токио. В наши дни предприниматель в Бангкоке может построить завод, столь же капиталоемкий, как любой завод в Соединенных Штатах, Германии или Японии, хотя он и живет в стране с доходом на душу населения менее одной десятой по сравнению с этими тремя странами. Если речь идет об инвестициях, то по существу нет таких понятий, как богатая капиталами или бедная капиталами страна. Капиталоемкая продукция вовсе не обязательно делается в богатых странах. Рабочие в богатых странах не обязательно работают при б`oльших капиталовложениях, имеют более высокую производительность, или получают более высокую заработную плату.

В эпоху искусственной интеллектуальной индустрии отношения «капитал/труд» перестают быть осмысленными переменными, поскольку рушится все различие между капиталом и трудом. Человеческий капитал – квалификации и знания – создаются теми же инвестиционными фондами, что и физический капитал. Все еще существует грубая рабочая сила (готовность отдавать свое время), но она играет гораздо менее важную роль в производственном процессе и, во всяком случае, может быть куплена очень дешево, раз имеется для этого целый земной шар бедных людей, которым недостает работы.

В наши дни единственным источником сравнительного преимущества являются знания и навыки. Они стали ключевой составляющей размещения экономической деятельности в конце двадцатого века. Силикон Вэлли и Рут 128 находятся попросту в тех местах, где имеется интеллектуальная сила. Ничто иное не говорит в их пользу.

После изобретения в двадцатом веке наукоемких индустрий – первой из которых была химико-технологическая индустрия в Германии – важное значение приобрело намеренное изобретение новых продуктов. Те, кто изобретает эти новые продукты, производят эти продукты в течение начальных, самых прибыльных и высокооплачиваемых этапов своего жизненного цикла. В конечном счете производство переходит в третий мир, но тогда продукт становится трудоемким, низкооплачиваемым товаром невысокой доходности. Классическим примером была текстильная промышленность. Она питала промышленную революцию в Англии и в Соединенных штатах, но в настоящее время это стандартная продукция третьего мира.

Однако то, что называлось «жизненным циклом продукта», больше не существует. Искусство воспроизведения образцов, вместе с ростом мультинациональных компаний, заинтересованных в использовании технологий в местах с наименьшими издержками производства, создало мир, где технологии новых продуктов обходят вокруг света почти так же быстро, как капитал и естественные ресурсы. Патентованные технологии новых продуктов не обязательно применяются там, где они изобретены, или теми, кто их финансировал.

Подумайте о видеокамере и рекордере (изобретенных американцами), о факсе (изобретенном американцами), или о проигрывателе компакт-дисков (изобретенном голландцами). Когда дело дошло до продаж, рабочей силы и доходов, все эти продукты стали японскими, хотя японцы не изобрели ни одного из них. Изобретение продукта дает очень небольшое экономическое преимущество, если страна, где оно сделано, не является в то же время самым дешевым в мире производителем этого продукта. Технология никогда не была важнее, чем в наши дни, но более важно быть лидером в технологии производства, и менее важно – быть лидером в технологии новых продуктов.

Быть дешевым производителем – это отчасти вопрос заработной платы, но в гораздо большей степени вопрос, как овладеть технологией производства, как приобрести навыки и знания, как скомбинировать новшества, и как управлять процессом производства. Успешный бизнес, овладевший технологией производства, должен управляться таким образом, чтобы изобретение, проектирование, изготовление, продажа, снабжение и сервис составляли безупречно слаженное целое, с которым не могут сравниться конкуренты. Секрет, как быть наилучшим, оказывается, состоит не в трудоемкости и не в капиталоемкости, и даже не емкости менеджмента, но в обладании базой квалификаций, пронизывающей всю организацию и позволяющей дешево интегрировать все эти виды деятельности.

Классическая теория сравнительного преимущества часто излагается таким образом, как будто торговля приносит выгоды всем. В техническом смысле это неверно. Если страна пользуется сравнительным преимуществом, то ее общий доход растет, но внутри каждой такой страны есть индивиды, которые проигрывают. В действительности теория утверждает, что извлекающие выгоду из международной торговли получают избыток дохода, компенсирующий потери тех, кто проигрывает от начала международной торговли. Если такая компенсация в действительности не выплачивается (что почти никогда не происходит), то проигравшие имеют вполне разумные мотивы сопротивляться международной торговле

Но в классической теории потери обычно считаются совсем небольшими. Во первых, предполагается, что существует полная занятость, то есть что свободная торговля никого не делает безработным. Во вторых, цена перехода считается нулевой. Когда работники вынуждены перемещаться в другие регионы, индустрии или фирмы, то предполагается, что не разрушается никакой капитал – ни капитал региона или индустрии, ни специфический для фирмы физический или человеческий капитал. В-третьих, норма прибыли везде считается одинаковой. Предполагается, что все виды индустрии имеют одинаковую норму прибыли с человеческого или физического капитала. Полагают, что все фирмы и все индустрии платят рабочему одно и то же за его согласие отдать час своего времени. Вследствие этого, необходимость переменить место или характер работы не меняет, или почти не меняет заработка.

В классической теории сравнительного преимущества правительству не отводилось никакой роли в определении расположения индустрии. Считалось, что для всего есть «правильное» место, заданное естественными ресурсами и соотношениями факторов производства. Если все делается в «правильных» местах, то общая мировая продукция будет максимальна. При этом мудрые правительства знают, что любая попытка изменить частное решение о расположении предприятия обременит экономику лишними расходами, поскольку «неправильное» расположение попросту означает неэффективность.

Вся эта система верований нашла свое выражение в теперь уже бессмертных словах, приписываемых председателю Комитета экономических советников президента Джорджа Буша, Майклу Боскину: «Безразлично, делает ли какая-нибудь страна картофельные или компьютерные чипсы».[8]

Но, конечно, все эти предположения неверны. Торговля может вызвать безработицу. Люди, потерявшие работу при расширении импорта, могут оставаться безработными долгое время. Теоретически правительства могут стимулировать свою экономику, чтобы предотвратить рост безработицы, но часто они этого не делают. Перемещение людей в другие регионы, индустрии или фирмы требует расходов. Из опыта известно, что заработная плата и норма прибыли на капитал не выравниваются даже за долгое время.

В 1992 году средний заработок американца колебался от 20,68 долларов в час в производстве сигарет и 19,70 долларов в час в производстве солодовых напитков до 5,94 долларов в час в производстве женского платья и 5,29 долларов в час в предприятиях, торгующих едой и питьем.[9] Если прибавить дополнительные льготы, эти различия возрастают на четверть.[10] Средние проценты дохода на обыкновенные акции колебались в 1992 году от 27 процентов в фармацевтике до минус 26 процентов в строительных материалах.[11] Если рассматривать обороты фирм, а не видов индустрии, то различия оказываются еще большими.

Такие различия сохраняются долго. В экономике и динамике реального мира никогда не устанавливается мировое равновесие равной заработной платы и равной нормы прибыли. Фармацевтическая промышленность именно потому стала поводом для острых политических споров, что в этой отрасли была самая высокая норма прибыли на капитал почти за все время после Второй мировой войны. В нефтяной промышленности заработная плата была постоянно выше средней, (на 29 процентов), а в домашних услугах – ниже средней (на 36 процентов).

Заработная плата зависит не только от индивидуальной производительности. Экономисты с университетским образованием и дипломом доктора наук (Рh.D), работающие в американском коллективе, зарабатывают гораздо больше, чем в английском. У англичан знания не хуже наших, но они порождают своей деятельностью меньший доход, потому что производительность других членов коллектива у них ниже. Ценность знаний любого индивида зависит от того, насколько умно он используется во всей системе, то есть насколько способны абсорбировать его знания покупатели и другие поставщики.

Эти реальности не меняют того заключения, что международная торговля в целом приносит пользу; они лишь означают, что совокупные потери и число проигравших могут быть очень велики. Если бы выигравшие в самом деле компенсировали потери проигравших, то они могли бы потерять б`oльшую часть своей прибыли. Проигравшие нередко очень многочисленны и теряют значительные доходы. С их стороны разумно бороться, чтобы не допустить таких потерь.

Другой вид сложностей прибавляется, когда в системе доминируют искусственные интеллектуальные индустрии, зависящие от исследования и развития , а также от человеческих квалификаций, доминирующих в системе. Инвесторы не только реагируют на заданный набор инвестиционных возможностей. Инвестиции в исследования и развитие создают ряд новых индустриальных возможностей. У разных стран выбор возможных инвестиций различен.

Индустрии будущего еще предстоит изобрести. Они попросту еще не существуют. В грядущую эпоху страны должны будут делать инвестиции в знания и квалификации, которые создадут ряд искусственных интеллектуальных индустрий. Эти индустрии позволят их гражданам получать высокую заработную плату и обеспечат им высокий уровень жизни. По сравнению с такими видами промышленности, естественные ресурсы были по существу чем-то вроде права рождения. Человек рождался – или не рождался – в стране с обилием естественных ресурсов. Искусственные интеллектуальные индустрии – это не право рождения. Ни одна страна не получает эти индустрии без усилий и без необходимых для их создания инвестиций.

Теория сравнительного преимущества может сохранить свою силу, если сравнительное преимущество страны создается тем, что она делает – точнее, инвестициями, которые она делает. Если страна не порождает необходимую базу квалификаций, то есть, например, достаточное число докторов наук по микробиологии, то у нее не может быть биотехнологической индустрии.

Американские обозреватели часто беспокоятся по поводу чрезмерного роста сферы услуг, с ее заработками ниже средних. Хотя эта озабоченность понятна, она не оправданна. По историческим причинам наши статистические данные подразделяют индустрии на сельское хозяйство, горнодобывающую промышленность, строительство, обрабатывающую промышленность и услуги, причем услуги – это неоднородная категория, включающая все не вошедшее в четыре других категории. Услуги просто чересчур неоднородны, чтобы эта категория представляла интерес. В среднем индустрии услуг дают заработную плату, на треть меньшую по сравнению с обрабатывающими, но некоторые из услуг, например, финансы и медицина, дают наивысшую во всей экономике заработную плату.

Подлинный вопрос – это не рост услуг. Вопрос в том, успешно ли экономика переходит от низкооплачиваемых индустрий с низким уровнем квалификаций (некоторые из них имеются в каждой из наших стандартных статистических категорий) к высокооплачиваемым индустриям с высоким уровнем навыков (некоторые из них имеются в каждой из наших стандартных статистических категорий). Две из крупнейших компаний Америки в 1900 году (Пасифик Мейл и Пиплс Гэс) были компаниями услуг, а две из индустрий, рассматриваемых японцами через девяносто лет как наиболее перспективные (телекоммуникации и компьютерное программное обеспечение), также относятся к индустриям услуг. Успех или неудача зависят от того, успешно ли страна переходит к искусственным интеллектуальным индустриям будущего – а не от размеров какого-либо отдельного сектора их экономики.

В эпоху искусственной интеллектуальной индустрии глобальная экономика динамична, то есть всегда находится в переходном состоянии. Нет больше длительных периодов без технических перемен, когда конкуренция может выровнять заработную плату и норму прибыли на инвестированный капитал, так что все виды деятельности становятся одинаково прибыльными, и не имеет значения, кто чем занят. Хотя, конечно, есть долговременные рыночные силы, выравнивающие доходы, есть специфические фирмы и виды промышленности, которые сохраняют в течение длительного времени заработную плату и прибыль на капитал, превышающие средний уровень. Они достигают этого, очень быстро переходя внутри технологического семейства от одного продукта к другому. В таких случаях предприниматели, не принадлежащие к той же индустрии, почти не имеют шансов достаточно скоро в нее войти, поскольку им нужно время для развития необходимого интеллекта и квалификаций. Поэтому уровень доходов такой новой области остается выше среднего. Когда же другие входят в нее, они в действительности переводят производство в новую фазу, заменяя прежнюю деятельность другой, еще более доходной.

Чтобы войти в такую область, надо преодолеть высокий барьер расходов, и надо затратить много времени, чтобы догнать лидеров рынка. Например, чтобы догнать американское самолетостроение, европейской компании Эрбус Индастриз понадобилось более двадцати лет и 26 миллиардов долларов государственных денег.[12]

Применяемая экономистами концепция равновесия полезна, поскольку она описывает долговременное направление экономических сил, но эта концепция не приносит пользы, если надо описать экономическую реальность в данный момент. В каждый данный момент времени экономика действует в периоде кратковременного динамического неравновесия, двигаясь по направлению к равновесию. Но при этом динамические изменения слишком быстры по отношению к промежуткам времени, нужным для достижения равновесия, так что периоды кратковременного неравновесия никогда не могут превратиться в периоды долговременного равновесия.

В течение таких периодов неравновесия часто бывает очень высокая заработная плата и очень высокая прибыль на инвестированный капитал. Фирма Интел, опередив других на одно поколение в изготовлении микропроцессоров, получала доход в размере 23 процентов продажной цены и имела чистую прибыль на активы в 17 процентов, несмотря на то, что ей пришлось затратить почти 500 миллионов долларов, чтобы покрыть затраты на исправление дефекта в микросхеме Пентиум.[13] Поскольку фирма Микрософт одним скачком вырвалась вперед в программном обеспечении, ее чистый доход составлял в 1995 году 24 процента от суммы продаж.[14] Эти прибыли выше уровня равновесия сделали Билла Гейтса, которому еще не было и сорока лет, самым богатым человеком в Америке, с чистой стоимостью активов 15 миллиардов долларов.[15]

Такие прибыли не продлятся вечно (в экономике их называют неравновесными квази-рентами), но они могут длиться много лет – доходы Интела держатся намного выше средних уже больше десяти лет. Эти возможности дохода составляют современный эквивалент открытия Эльдорадо – города золота. Очень приятно получать их, пока они длятся, и они порождают постоянное богатство, которое не исчезнет, когда золотая жила выдаст последнюю унцию золота. Такие события определяют судьбу отдельных людей и наций.

Если фирма хочет оставаться на переднем крае технологии, по-прежнему порождая высоко неравновесные заработки и прибыли, она должна быть участником прогрессивной эволюции искусственных интеллектуальных индустрий, сохраняя таким образом способность извлекать преимущества из происходящих время от времени технических и экономических революций. Если фирму вытесняют из такой индустрии, то потери не сводятся к затратам на перевод людей и капитала из одной индустрии или географической местности в другую, или к снижению заработков уволенных рабочих после получения новой работы. В ближайшей и средней перспективе реальные потери – это потери высоких заработков и доходов, которые можно было бы иметь, оставаясь на переднем крае волны новых технологий. В длительной перспективе – это выключение из будущего развития и неспособность принять участие в игре, когда возникнут новые возможности высоких заработков и доходов. Страны, не сделавшие микросхемы памяти со случайным доступом, не будут делать микропроцессоры.

Если естественные ресурсы перестали доминировать в мировой экономике, уступая место искусственным интеллектуальным индустриям; если соотношения факторов рассеялись в мире глобальных рынков капитала и всеобщей организации снабжения; если новые продукты вводятся так быстро, что никогда не успевает установиться равновесие на рынках труда и капитала; если переходные расходы слишком велики; если высокая и неустранимая безработица стала повсюду жизненным фактом – тогда реальный мир далеко ушел от классической теории сравнительного преимущества. Торговля по-прежнему приносит прибыли, но проблема состоит в том,, как распределяются эти прибыли, кто теперь получает выгоды и кто проигрывает. Эта проблема стала намного сложней.


Квалификация: единственный источник устойчивого конкурентного преимущества

Знание становится единственным источником долговременного устойчивого конкурентного преимущества, поскольку все остальное выпадает из уравнения конкуренции; но знание может быть использовано только через квалификацию индивидов. Как и все остальное, знания и квалификации будут двигаться вокруг света – но медленнее, чем все остальное. Для завершения образования и профессиональной подготовки требуется много времени, и многие из необходимых навыков – это не те, которым учат в формальных учебных заведениях, поскольку производственные навыки могут быть усвоены лишь в производственном окружении. Сравнительно легко выучить теорию проектирования полупроводников, но в действительности изготовление полупроводников с требуемыми допусками (меньше половины микрона) очень трудно.

Современные технологии транспорта и коммуникации означают, что квалифицированные рабочие в первом мире могут эффективно работать совместно с неквалифицированными в третьем мире. Компоненты, требующие высокой квалификации, могут делаться в первом мире, а затем высылаться в третий мир, где они будут монтироваться со сделанными там компонентами, требующими лишь низкой квалификации. Соединение квалифицированных рабочих первого мира с низкооплачиваемыми рабочими третьего мира снижает затраты, позволяет увеличить прибыль и дает возможность некоторым из квалифицированных рабочих первого мира получать б`oльшую заработную плату, чем если бы они по-прежнему работали с неквалифицированными рабочими первого мира, получавшими более высокую заработную плату.

Квалификации исследования и проектирования могут доставляться из первого мира электронным путем. На фабрику в третьем мире можно будет быстро передавать, какой товар хорошо продается, причем розничные продавцы будут знать, что место производства не имеет существенного влияния на скорость доставки. Мгновенная связь и быстрая транспортировка означают, что рынки можно эффективно обслуживать из производственных точек на другом конце Земли.

Главную роль в этом процессе играют мультинациональные компании, поскольку их решения, где они будут развивать и поддерживать технологическое лидерство, определяют, где будет расположено большинство наилучших рабочих мест.[16] Мультинациональные фирмы (даже американские) могут решить, например, расположить свои высокооплачиваемые ведущие профессии в Соединенных Штатах, но лишь в том случае, если Америка предложит им самые низкие затраты для выработки этих ведущих технологических квалификаций. Страны, которые смогут предложить компаниям самые низкие затраты на развитие технологического лидерства, будут те страны, которые больше всех инвестируют в исследование и развитие, в образование и в инфраструктуру (системы телекоммуникации и т.п.), нужную для занятия рабочих мест. Национальное богатство пойдет к тем странам, которые воспитают сочетания квалификаций, усиливающих друг друга.

Надо будет создать организации с квалификациями глобального масштаба и управлять ими. Люди с навыками, позволяющими создавать необходимые всемирные сети знаний, могут получать самую высокую оплату из всех умственных работников – это будет элита элит.

В прошлом рабочие первого мира с квалификацией третьего мира могли получать премии в виде высокой оплаты, просто потому, что они жили в первом мире. Там они работали с лучшим оборудованием, лучшей технологией и с более квалифицированными сотрудниками, чем рабочие с квалификацией третьего мира, жившие в третьем мире. Эти добавочные факторы существенно повышали их производительность и заработную плату по сравнению с тем, что они получали бы, если бы работали в третьем мире. Но эта премия исчезает. Теперь их будут оплачивать по их собственной квалификации – не по квалификации их соседей. Просто-напросто, в экономике будущего люди с квалификацией третьего мира будут получать заработную плату третьего мира, даже если они живут в первом мире. Неквалифицированную работу будут покупать там, где она самая дешевая в мире.

Если посмотреть на передовые фирмы начала 90-ых годов, то становится ясно, что можно добиться значительного роста производительности, разрушив традиционные функциональные стены между такими областями, как исследование и развитие(ИР), проектирование, изготовление и продажа, а также опустив принятие решений в своей организации гораздо ниже и пробив тем самым сложившиеся слои иерархии менеджмента. Но все эти действия требуют намного более образованной и квалифицированной рабочей силы снизу. Эти люди в нижних слоях организации должны быть способны так хорошо понимать стратегию фирмы, чтобы, применяя свое непосредственное знание местной обстановки, принимать лучшие решения, чем «босс» при прежней системе.

Если человек, занимающийся разгрузкой, ведет компьютерную систему учета с помощью ручного компьютера, причем компьютер мгновенно выписывает чек, выданный водителю грузовика и подлежащий передаче в фирму, то устраняется надобность в больших бухгалтерских отделах, контролирующих закупки. Но этот человек в разгрузочном доке перестает уже быть простым грузчиком, переносящим ящики: от него требуется теперь совсем другая квалификация.

Заводские механики и рабочие имели обычно среднее, или даже неоконченное среднее образование. В наше время 16 процентов из них некоторое время учились в колледже, а 5 процентов окончили колледж. На прецизионных работах и на сложных станках 32 процента рабочих учились в колледже или окончили колледж.[17] Среди вновь нанимаемых этот процент намного выше.

В эпоху искусственной интеллектуальной индустрии любой экономический успех – индивидуальный, корпоративный или национальный – потребует новых, гораздо более широких наборов квалификаций, чем это было в прошлом. Сами по себе квалификации не гарантируют успеха. Они должны быть собраны вместе в успешно действующей организации. Но без квалификации не может быть успешно действующих организаций.

Признаком промышленной революции была постепенная замена неквалифицированной рабочей силы квалифицированной. Но в течение большей части этого процесса общественные инвестиции в образование повышали поставку квалифицированной рабочей силы по крайней мере столь же быстро, или даже быстрее, чем этого требовал рынок. Это не было случайностью. Всеобщее обязательное образование изобрели текстильные магнаты Новой Англии, нуждавшиеся для своих фабрик в более образованных рабочих. Мотивы их были отчасти альтруистическими, а отчасти экономическими. Они готовы были платить налоги для финансирования этого образования, но не хотели оплачивать всю его стоимость. Они хотели, чтобы им помогли другие налогоплательщики.

Инвестиции в образование, которые делают демократические правительства, по самой своей природе имеют эгалитарную тенденцию. Исторически эти правительственные инвестиции давали возможность неквалифицированным постепенно становиться квалифицированными – сначала посредством бесплатного начального образования, затем бесплатного среднего образования, и, наконец, с помощью мер по удешевлению университетского образования – бесплатного (билль GI, 91 миллиард в виде грантов и 103 миллиарда в виде займов, в нынешних долларах), за низкую плату (общественные университеты), или субсидируемого (индивидуальные стипендии).[18] Без правительственных инвестиций в образование оно несомненно осталось бы привилегией богатых, как это и было во всех странах, где не делали этих инвестиций. Правительственные инвестиции в образование создали средний класс.

Нам предстоит не период медленной эволюции, а период кусочного равновесия, когда необходимые для экономики наборы квалификаций будут радикально отличаться от прежних. Возрастающая потребность в этом видна из последних исследований, показавших, что нормы прибыли от инвестиций в квалификацию более чем вдвое превышают нормы прибыли от инвестиций в заводы и оборудование.[19] Но поддержка общественных эгалитарных инвестиций в образование сокращается – частные стипендии заменяются займами, а в общественных университетах, по мере уменьшения финансирования за счет налогов, быстро развивается платное обучение, и бывшие федеральные стипендии заменяются федеральными займами. При этом общественные расходы на образование более чем пропорционально урезываются при любом сокращении бюджета, на федеральном уровне или на уровне штатов.

В предстоящую эпоху необходимые поставки квалифицированной рабочей силы несомненно произойдут, но эти добавочные поставки не обязательно придут, а вероятно и вовсе не придут из числа неквалифицированных рабочих, ныне живущих в первом мире. При нынешних возможностях делать что угодно в любом месте мира и продавать изделия в любом другом месте, фирмы могут «выхватывать» квалифицированных людей, или легко обучаемых людей (квалификация которых дешево обойдется) в любой части мира. Некоторые из стран третьего мира делают теперь крупные инвестиции в начальное образование. Поэтому американские фирмы не будут нанимать выпускника американской средней школы, если только он не будет иметь мировой класс образования. Дефекты его образования их не касаются. Весьма вероятно, что будет куда более выгодной инвестицией дать необходимую рыночную квалификацию выпускнику китайской средней школы с хорошим образованием, чем переучивать человека, не окончившего американскую среднюю школу, или окончившего ее с жалкими знаниями. Как показывают данные о снижении заработной платы, неквалифицированные жители первого мира находятся на пути к обнищанию.

В глобальной экономике действует закономерность, которую экономисты называют «теорией выравнивания цены факторов производства». Представьте себе американского рабочего, который работает с естественными ресурсами, не б`oльшими, чем у южнокорейского рабочего (его преимущество не сохранится, поскольку теперь есть мировой рынок сырья, доступный для всех). Пусть он работает с капиталом, не б`oльшим, чем у южнокорейского рабочего (преимущество не сохранится, поскольку есть глобальный рынок капиталов, и каждый может занимать деньги в Нью-Йорке, Лондоне или Токио). Пусть он работает с не более квалифицированным вспомогательным персоналом, чем южнокорейский рабочий (и это преимущество не сохранится, поскольку мультинациональные компании могут посылать знания и квалификации в любое требуемое место мира). Наконец, пусть он работает с технологией, не лучшей, чем технология южнокорейского рабочего (это преимущество удастся сохранить немногим, поскольку техника копирования стала теперь международной формой деятельности, с помощью которой технологии новых продуктов очень быстро обходят весь мир, причем Южная Корея имеет более высокий процент инвестиций в исследование и развитие, чем многие развитые страны, а мультинациональные компании будут применять свои новые технологии в Южной Корее, если там это обойдется дешевле всего). Этот американский рабочий увидит, что ему придется работать за плату, сопоставимую с той, что получает рабочий его квалификации в Южной Корее. При равной квалификации, заработная плата в Южной Корее будет расти, а в Америке снижаться, до тех пор, пока они не станут равны. В этот момент и осуществится выравнивание цены факторов производства.

До начала 70-ых годов подлинно глобальная экономика еще не существовала, и неквалифицированные американцы вознаграждались премией к заработной плате просто потому, что они были американцы. Они автоматически работали с б`oльшими поставками сырья, применяли более капиталоемкие процессы, имели более квалифицированных сотрудников и использовали лучшую технологию, чем рабочие Южной Кореи. Но эта премия исчезает – и в конечном счете исчезнет совсем.

Ни одна из интеллектуальных индустрий, перечисленных японцами, не имеет естественной родины. Где расположатся эти семь индустрий, зависит от тех, кто организует интеллектуальную силу в определенном месте. Организация интеллектуальной силы – это не только построение системы исследования и развития, которая поставит данную нацию на передний край технологии в каждой из этих семи областей. Это организация всей рабочей силы, сверху донизу, которая будет обладать необходимым интеллектом, чтобы овладевать новыми технологиями производства и распределения и становиться, таким образом, производителем самой дешевой в мире продукции в каждой из этих семи областей.

В нынешней глобальной экономической игре центральное место заняли технологические стратегии. Американцы столкнутся при этом с другими, с их собственными стратегиями завоевания ключевых стратегических индустрий завтрашнего дня. Лучший пример этой сегодняшней реальности – европейская компания Эрбус Индастриз. В 1994 году она получила больше заказов на новые самолеты, чем Боинг. Чем же американцы отвечают на вызов Эрбус Индастриз? Какими бы доводами американцы ни пытались доказать, что Европа была «расточительна» в своих затратах на Эрбус, он существует и никуда не денется. Америке придется выработать оборонительную индустриальную политику, чтобы справляться с ситуациями, когда остальной мир будет угрожать одной из ключевых американских индустрий – если даже Америка решит не иметь никакой наступательной индустриальной политики. Но в экономике так же справедливо то, что хорошо известно в спорте: кто все время держится в защите и никогда не переходит в нападение, тот никогда не выигрывает.

Технологическая стратегия не означает, что победителей и проигравших должно выбирать правительство. Европейский Общий Рынок выбирает наиболее перспективные, по его мнению, технологии, и объявляет финансовую поддержку таких программ, как JESSI, ESPRIT или EUREKA, в которых по меньшей мере три компании из двух разных стран должны пройти предварительный отбор с хорошими проектами и половиной денег, после чего частные фонды будут поддержаны государственными деньгами. Государство не выбирает победителей и проигравших, а расширяет временны'е рамки и масштабы операций, что позволяет фирмам дешевле входить в завтрашнюю экономическую игру.

Технологическая политика страны – это ее индустриальная стратегия. Она определяет, на каком поле эта страна будет играть. Обратно, технологические инвестиции требуют индустриальной стратегии. Что же относится к стратегии, и что нет?

Чтобы делать надлежащие инвестиции в исследование и развитие, Америка должна проанализировать свои квалификации, сильные и слабые стороны своей технологии, а также технологии своих главных конкурентов. Она должна понять, где лежат ключи к экономическому успеху. Если мы хотим быть лидерами в будущей индустрии телекоммуникаций, то какой путь выбрать – следует ли усилить американское первенство в лабораторном исследовании ключевых технологий, или же построить стенд для испытания волоконной оптики, какой строится теперь в Восточной Германии?


Интеллектуальные технологии и природа фирм


Новые технологии коммуникаций, такие, как дешевые, высококачественные видеоконференции, преобразуют и будут преобразовывать внутренние коммуникации, командные и контрольные функции в мире бизнеса (то, что военные называют С3). Если отчеты должны происходить лицом к лицу, то как много людей физически способно отчитываться перед другим человеком – двадцать или тридцать? Каково бы ни было это число, разделите его на общую численность персонала фирмы, и вы найдете необходимые уровни иерархии. Когда люди, отчитывавшиеся друг перед другом, должны были жить в одном месте, чтобы физически встречаться, необходимые в то время условия коммуникации, команды и контроля диктовали многоуровневый менеджмент и большие управляющие органы корпораций.

В эпоху электронных взаимодействий вопросы, кто перед кем отчитывается, сколько человек отчитывается перед каждым начальником, и где должны находиться те, кто отчитывается и кто принимает отчеты, больше не решаются физической необходимостью. Усвоение корпоративных сплетен (кто выше и кто ниже) и поиск покровителя для своей карьеры (вероятно, два главных традиционных мотива, по которым люди хотели иметь кабинет в главном правлении фирмы) теперь уже не требуют их физического присутствия в этом правлении. Закрепленные системы С3 сменяются географически подвижными.

Как показала Джоан Йейтс, профессор Массачусетского Технологического Института, в своей превосходной книге о коммуникации в корпорациях, системы С3 современной корпорации все еще в поразительной мере моделируются по образцам железных дорог девятнадцатого века.[20] Это были первые фирмы, которые нуждались в системах коммуникации, команды и контроля, способных действовать на обширных географических пространствах. Перед ними стояла также особая проблема. Поскольку поезда были изобретены раньше телеграфа, они были самым скорым способом сообщения. Как же можно было координировать два события, часто на одном и том же рельсовом пути, где поезда могли столкнуться друг с другом, если эти события происходили быстрее любого другого способа коммуникации?

Ответом на это была иерархическая организация, управляемая расписанием, инструкциями и хронометражем. Коммуникация сверху вниз происходила посредством писаных правил и приказов; коммуникация снизу вверх – сообщением опыта и отчетами на заседаниях. Система была рассчитана на оптимизацию детальной передачи приказов сверху вниз по каналам корпоративной иерархии, поскольку такие приказы были важнее, чем информация снизу вверх, безопасно ли ходят поезда.

Удивительно, насколько наши современные корпорации все еще управляются тем же способом, хотя у них совсем другие проблемы и совсем другие методы коммуникации.

Иерархические цепи командования, почти по их определению, очень плохо приспособлены для передачи информации снизу вверх. Аморфная информация, переходя сверху вниз от одного человека к другому, имеет свойство теряться. Подчиненные не любят сообщать своим боссам дурные новости (за что их почти всегда ругают), а боссы не любят ощущать себя простыми передатчиками информации снизу вверх, от своих подчиненных. Сообщения о потенциальных бедствиях, уже с самого начала намеренно неясные, становятся все более неясными по мере продвижения снизу вверх.

Одно дело отдавать приказы вашему подчиненному с таким видом, как будто они исходят не от вашего босса, а прямо от вас; совсем другое дело – сообщать своему боссу то, что вам сказали ваши подчиненные, если он возложит на вас ответственность за сообщенные неудачи. Вверх по командной цепи информация проходит лишь в тех случаях, когда сообщается очень хорошая новость, или когда случилось что-нибудь очень плохое, чего нельзя скрыть.

Современные системы коммуникации делают нынешнюю организацию корпораций реликтом прошлого. Как лучше всего организовать современную корпорацию? Вероятно, такой способ еще не изобретен. Бизнес находится теперь в периоде изгнания слоев менеджмента (некоторые из них, вероятно, придется снова вернуть) и экспериментирования с различными системами отчета и информации. Мы знаем только, что совсем другие системы коммуникации, команды и контроля должны привести к совсем другим формам организации бизнеса.

Если знание – сила, а это верно, то носители знания в будущем будут совсем другими, чем теперь, и с этими различиями будут меняться и соотношения сил. Это заметно уже в розничной торговле, где штриховые коды и связанное с ними знание сдвинули экономическую власть от национальных производственных компаний со знаменитыми марками к розничным продавцам, контролирующим места хранения товаров и узнающих, что продается и что не продается, намного лучше и скорее тех, кто делает продукты.

Лучшие образцы нынешней практики подсказывают упразднение деления функций на маркетинг, изготовление, ИР и проектирование, с продвижением решений вниз по иерархии, насколько возможно. Это требует совсем других людей снизу – достаточно сообразительных, чтобы принимать правильные решения; но это требует также совсем других людей сверху, людей, способных так хорошо передавать стратегии компании, чтобы люди снизу принимали те же решения, какие принимали бы люди сверху, если бы имели всю информацию, которую имеют люди снизу.

Войдите в нынешнее здание офисов и сосчитайте, сколько в нем пустых комнат – они не используются, компьютеры не включены (9 процентов активного использования), телефоны бездействуют.[21] Нормальный обитатель офиса где-то в другом месте, где он занимается чем-то другим – заседаниями, путешествием, продажей, чем угодно. При нынешней технике все это пустое пространство и оборудование не нужно. Служащие могут войти в здание их компании, сесть за первый свободный стол, включить свой личный номер телефона, вызвать файлы своего компьютера, приказать висящему на стене телевизору с плоским экраном изобразить портреты своей семьи, и сразу же заняться бизнесом в помещении, превращенном в собственный кабинет. Проблемы здесь не технические – вся нужная техника есть – все дело в том, что возможно и что невозможно в социологическом смысле. Офис человека – это его пещера. Если приказать людям отказаться от их личных офисов, это вызовет революцию. Победителями станут те, кто найдет способ изменить эту социологию, придав временному офису такой вид, как будто это личная физическая пещера, куда служащий может спрятаться. Этим они разительным образом сократят административные расходы и станут новыми лидерами экономии расходов.

Нельзя сказать, как будет выглядеть в будущем организация бизнеса, но можно с уверенностью утверждать, что она будет совсем другой.


Ценности в электронно взаимосвязанной глобальной деревне


Те же новые технологии создают такой мир, где ценности и экономика воздействуют друг на друга, образуя нечто совершенно невиданное. Впервые человеческая культура и человеческие ценности формируются электронными средствами информации, максимизирующими прибыль. Никогда прежде человеческие общества не предоставляли рыночной коммерции почти полностью определять свои ценности и свои образцы социальных ролей. Телевидение по своей глубине (длительность времени, когда его смотрят) и по своей широте (процент популяции, который его смотрит) превратилось в вездесущую культурную силу, невиданную никогда в прошлом. Современная форма искусства – это фильмы. Руководитель Бостон Попс уходит в отставку, чтобы писать и исполнять музыку, сопровождающую фильмы: он полагает, что таким образом можно найти массовую аудиторию.

Телевидение и кино заменили семью в порождении ценностей.[22] Средний американский подросток (мальчик или девочка) смотрит телевидение двадцать один час в неделю, проводя пять минут в неделю наедине со своим отцом и двадцать минут в неделю наедине со своей матерью.[23] Ко времени, когда ребенок становится подростком, он уже видел на экране телевидения одиннадцать тысяч убийств.[24] Средний американец старше восемнадцати лет смотрит телевидение немногим меньше среднего подростка – восемнадцать часов в неделю – и, вероятно, находится под столь же сильным его влиянием.[25] Можно спорить о том, насколько телевизионное насилие вызывает подлинное насилие, и что будет, если число телевизионных убийств в час удвоится, но нет сомнений, что человеческие ценности находятся под сильнейшим влиянием того, что мы видим на телевизионном экране.[26] Может быть, неудивительно, что общая частота убийств снизилась, а частота убийств, совершенных молодыми людьми, поднялась.

Во время сафари в Саудовской Аравии в начале 1995 года я с моим старшим сыном наткнулся палаточную стоянку бедуинов-пастухов с их верблюдами, за много миль от ближайших дорог и электрических линий, но со спутниковой тарелкой, нацеленной в небо, и с генератором тока для телевизора. Они видели на экране то же, что смотрим по телевидению мы с вами. Таков современный мир.

Мир писаной коммуникации, мир, существовавший с тех пор, как широко распространилась грамотность, подчеркивает линейную последовательность аргументов, движущихся от каждого пункта к следующему, причем каждый пункт логически основывается на предыдущем. Конечно, здесь можно и обращаться к эмоциям, но на куске бумаги это выходит не так легко, как при прямом общении с людьми. Визуально-вербальные средства информации во многих отношениях возвращают нас в мир неграмотности. В этом мире имеет значение эмоциональное, зрительное обращение к чувству или страху, а не логическое обращение к абстрактному строгому мышлению.

Обращаться к логике возможно и с электронными средствами, но это гораздо лучшие средства для возбуждения эмоций, чем для передачи логической информации. Надо учиться читать. Для этого требуются работа, время и инвестиции. Но не надо учиться смотреть телевидение. Оно не требует усилий. Это большая разница. По мере того, как сокращается словарь выступающих по телевидению – что и происходит – сокращается также словарь тех, кто смотрит телевидение. Переход от писаного слова к визуально-вербальным средствам меняет самые способы мышления и принятия решений. Нет больше знаменитых ораторов и речей древней Греции и Рима. Нет и некогда знаменитых американских ораторов и их речей. Великие дебаты о рабстве между Вебстером и Калхуном, или Геттисбергская речь сегодня просто невозможны.

Письмо лишь медленно сменяло ораторское искусство, так как для полного действия письменности требовалась широкое распространение грамотности, а это произошло лишь через тысячи лет после изобретения письма. Электронные средства будут иметь столь же сильное действие, как письменные, но это произойдет гораздо быстрее, поскольку не надо «учиться» смотреть телевидение или кино. Новые средства более вербальны и более эмоциональны, но при этом они не являются прямой окружающей средой, такой, как неграмотная деревня. Это не вербальное и эмоциональное окружение, контролируемое старейшинами деревни или семей, а вербальное окружение, контролируемое людьми, желающими заработать деньги – то есть нечто совсем другое.

В Соединенных Штатах негативная политическая реклама отчетливо иллюстрирует столкновение рационального мышления с эмоциями. Публика говорит, что ей не нравится негативная политическая реклама. Люди полагают, что она коррумпирует политические процессы и оставляет у них циничное отношение ко всем политикам. Но негативная политическая реклама действенна – она выигрывает выборы для тех, кто ею пользуется. Публика эмоционально принимает то, что она рационально отвергает. Неудивительно, что политики пользуются методами, побуждающими публику изменить свое избирательное поведение, и не слушают, что публика говорит им о своих мыслях. Но то и другое реально. Негативная реклама может действовать (выигрывать выборы), но в то же время создавать циничных граждан, полагающих, что каждый политик коррумпирован и обворовывает страну.

Поскольку телевизионные камеры изображали визит Горбачева, площадь Тяньаньмынь была вытеснена из памяти мира. Ужасы Камбоджи и Бирмы были отрезаны от мира телевизионных репортажей и просто не существовали для публики, пока их не превратили в два фильма – «Убивающие поля» и «По ту сторону Рангуна». Боснию же мировые лидеры никогда не могли полностью игнорировать, поскольку она никогда не исчезала с телевизионных экранов.

В телевизионной культуре для понимания и предсказания человеческих действий часто важнее то, чему люди верят, чем то, что в самом деле верно. Cила этого воздействия ярче всего видна из того факта, как американцы реагируют на убийства. Частота убийств в американских городах в последние годы резко снижается – в некоторых городах, например, в Нью-Йорке, она резко снизилась, а в некоторых случаях, как в Бостоне, она упала до уровня, бывшего тридцать лет назад. Но телевизионные репортажи об убийствах убедили почти всех, что число убийств резко возрастает.[27] Ощущение нарастающей волны преступлений вызвало требования к властям принять по этому поводу какие-нибудь твердые меры. В Калифорнии референдум 1994 года привел к пересмотру тюремных приговоров, известному под именем «три удара – и ты уходишь». [По правилам бейсбола, после третьего нарушения игрок удаляется с поля. По закону, принятому в Калифорнии, после третьего обвинительного приговора срок заключения преступника не может быть сокращен, так что он надолго удаляется из уголовной среды. (Прим. перев.)]

Увиденное в телевидении более реально, чем действительность.[28] Эта нереальная «реальность» привела к такой озабоченности по поводу преступности, что бюджет Калифорнийского университета был сокращен, чтобы увеличить тюремный бюджет. Но если посмотреть на эту ситуацию рационально, то старики не совершают уличных преступлений. Закон, принятый в Калифорнии – это по существу пенсионная система для престарелых преступников. Число студентов убывает; население тюрем возрастает. К 1995 году тюремные бюджеты в Калифорнии были вдвое выше университетских, причем государственные расходы на содержание в тюрьме одного человека были в четыре раза выше, чем расходы на человека в университете.[29]

Такие фильмы, как «Джефферсон в Париже» или «Покахонтас», стирают у зрителей границу между исторически реальным и театральным.[30] Была ли у Джефферсона черная любовница? Какого возраста была Покахонтас? Были ли американские индейцы естественными энвайроменталистами? Поскольку известно, что изображаемое в этих фильмах будет приниматься за исторические факты, даже если это неверно, и даже если их производители на это не претендуют, они вызывают возражения.[31]

Средства массовой информации становятся светской религией, по существу заменяющей историческую традицию, национальные культуры, настоящие религии, семьи и друзей, как господствующая сила, создающая наши психические образы действительности. Но эти «средства» – не какой-нибудь Распутин со скрытой или явной политической целью. Они не левые и не правые. У них нет всеобъемлющей идеологии или программы.

Можно разоблачать их, как это делал республиканский кандидат в президенты Боб Доул («Мы дошли уже до того, что наша популярная культура угрожает подорвать наш характер как нации, [изображая] кошмары порока”), но эти разоблачения беспредметны, поскольку «средства» не контролируются никаким индивидом или группой индивидов.[32] «Средства» попросту доставляют все, за что кто-нибудь заплатит – все, что дает наибольшую прибыль. Если правые радиокомментаторы имеют высокий рейтинг, они будут в эфире. Если же левые радиокомментаторы получат более высокий рейтинг, то правые будут удалены из эфира.

То, что люди покупают, – это возбуждение. Те самые граждане, которые аплодировали атакам сенатора Доула на ценности, изображаемые в популярных фильмах и музыке, покупают то и другое. Если бы они не покупали эти вещи, которых, по их словам, они не любят, то таких вещей бы не производили. Когда люди видят, как сенатор Доул изображает социальные роли и ценности прошлого, это их не возбуждает.

То, что люди покупают – это скорое, немедленное удовлетворение. Телевизионные спектакли должны длиться от тридцати до шестидесяти минут, а фильмы – два часа; те и другие должны очень быстро переходить от одного эпизода к другому. Индивидуальное потребление прославляется как единственный предмет личного честолюбия (как это делается в «Стилях жизни богатых и знаменитых»); индивидуальное достижение – как единственная законная цель. Для телевизионного героя нет смерти и нет ограничений реального мира; нет долга и жертвы, нет общественной обязанности, нет общего блага; любое поведение считается законным; ценности воплощаются не в действиях людей, а в их чувствах. Чувствуйте, но не думайте. Общайтесь, но не обещайте. Воспитывается цинизм, поскольку все герои в конечном счете изображаются как глупцы. «Свобода не делать чего-нибудь» не влечет за собой «обязанности что-то делать». Все социальные учреждения, в том числе правительство, выбираются добровольно и существуют лишь для того, чтобы доставлять индивиду средства для преследования его личных целей. Если зрителям что-нибудь не нравится (чем бы это что-нибудь ни было), «средства» скажут, что такой зритель может убираться.[33]

Под давлением средств массовой информации, не верящих, что готовность ждать имеет какую-нибудь ценность, процент людей, верящих в ценность тяжелой работы, за последние десять лет упала с 60 процентов до 44.[34] Разрушение прошлого и устранение социальных механизмов, связывающих личный опыт человека с опытом прошлых поколений, представляет «жуткое явление» конца двадцатого века.[35]

В нынешнем мире сосед, которого чаще всего приглашают в гости, – это не реальный сосед. Это телевизионная семья, гораздо богаче (примерно вчетверо богаче) реальной средней американской семьи, оставляющая у реальной американской семьи крайне ошибочное, преувеличенное представление о том, насколько богат средний американец. Сравнивая себя с этой мифической семьей, все испытывают в конечном счете чувство ущербности.

В мире «средств» никто никогда не работает, кроме полицейских и торговцев наркотиками. Мир телевидения – это мир потребления без производства. В прошлом, как предполагается, ничего не надо было делать, чтобы обеспечить потребление в настоящем; и в настоящем ничего не надо делать, чтобы обеспечить потребление в будущем. Инвестиций в будущее просто не бывает. Но капиталистическая экономика должна делать инвестиции в будущее, если ей суждено выжить.

Капиталистическая культура и телевизионная культура превосходно подходят друг к другу, поскольку та и другая заинтересованы в деньгах. Но их ценности несовместимы. Первая должна иметь в виду будущее, вторая же не видит никакого будущего, если это будущее требует жертв.[36] Содержание «средств» можно изменить только убедив граждан, что некоторые вещи, кажущиеся им скучными, в действительности способны вызывать возбуждение. Сделать это очень трудно. Трудно даже представить себе, как можно было бы сделать возбуждающий телевизионный спектакль о людях, терпеливо откладывающих потребление, чтобы инвестировать в будущее.

В середине этого века были написаны книги (например, «1984» Джорджа Оруэлла и «Прекрасный новый мир» Олдоса Хаксли), изображавшие, как современные технологии коммуникации сделают возможным авторитарный контроль над мыслями. Но все вышло как раз наоборот. Современные электронные технологии развивают радикальный индивидуализм, а массовая культура управляет национальными лидерами гораздо больше, чем национальные лидеры управляют массовой культурой. Электронные средства меняют ценности, а эти ценности, в свою очередь, меняют природу нашего общества.

Электронная деревня неизбежно влечет наш мир не к представительной демократии, а к прямой демократии. Можно говорить, что у представителей больше времени для размышления о разных вопросах; но сторонники прямой демократии ответят на это, что представители также более подвержены лоббированию. И если посмотреть на такие места как Швейцария и Калифорния, с традицией прямой демократии, то трудно утверждать, что это худшая форма правления. Но это другая форма правления. Прямая демократия наступает, нравится это вам или нет. Наша идеология потребует всего, что позволит технология.[37] Почему избиратели должны фильтровать свои убеждения через избранных представителей, если физической необходимости в этом больше нет?

Теперь у нас быстрее всего растет прибыльная индустрия, еще не имеющая имени, но возникающая на пересечении телефонов, телевидения, компьютеров и специфических видов искусства, свойственных средствам массовой информации. Она имеет огромное влияние на способы выполнения старой деятельности (например, покупки, не выходя из дома) и на новые виды деятельности (видеоигры), на которые потребитель готов тратить свои деньги. Но важнее всего влияние этой прибыльной индустрии на те ценности, которые она вносит в наше потребление и производство.


ПРИМЕЧАНИЯ

Глава 4

1. Paul A. Samuelson and William D. Nordhaus, Economics (New York: McGraw-Hill, 1989), pp. 901-910.

2. Этот перечень был прислан мне одним из читателей моей книги «Head to Head» (New York: Morrow, 1992) и предположительно был опубликован в «Уолл-стрит джорнэл» на рубеже веков, но я не смог разыскать точную цитату.

3. В. R. Mitchell, British Historical Statistics (New York: Cambridge University Press, 1933), pp. 104, 253.

4. Alfred D. Chandler, Jr., Scale and Scope: The Dynamics of Industrial Capitalism (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1990), pp. 638-43.

5. Lester С Thurow, Head to Head (New York: Morrow, 1992), p. 204.

6. Ibid., p. 45.

7. Eduardo Borenstein et al., The Behavior of Non-Oil Commodity Prices, International Monetary Fund, August 1994, p. 1; International Monetary Fund, Primary Commodities: Market Development and Outlook, July 1990, p. 26.

8. Профессор Боскин отрицает, что он когда-либо делал такое замечание, но оно войдет в историю как его самая знаменитая фраза независимо от того, произносил он ее в действительности или нет.

9. U. S. Department of Labor, Employment and Earnings, March 1993, pp. 93, 99.

10. Lawrence F. Katz and Lawrence H. Summers, Rents: Evidence and Implications,

Brookings Economic Papers, Microeconomics 1989, pp. 209, 220.

11. Fortune, The Fortune 500, April 19, 1993, p. 254.

12. "Put Away Childish Things," The Economist, July 8, 1995, p. 14; "Survey: The European Union," The Economist, October 22, 1994, p. 1.

13. Brent Schlender, "Why Andy Grove Can't Stop," Fortune, July 10, 1995, pp. 90, 94.

14. Lawrence M. Fisher, "Microsoft Net Is Stronger Than Expected," New York Times, July 18, 1995, p. D4; Michael A. Cusumano and Richard W. Selby, Microsoft Secrets (New York: Free Press, 1995).

15. "Oh What a Difference a Day Makes," Fortune, September 4, 1995, p. 21.

16. Office of Technological Assessment of U. S. Congress, Multinationals and the National Interest, 103d Congress, Washington, D. C, p. 2.

17. John Holusha, "First to College, Then the Mill," New York Times, August 22, 1995, p. Dl.

18. William L. O'Neill, American High: The Years of Confidence, 1945-1960 (New York:

Free Press, 1986), pp. 9-10.

19. Peter Applebome, "Study Ties Educational Gains to More Productivity Growth," New York Times, May 14, 1995, p. Y13.

20. JoAnne Yates, Control Through Communications (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1989).

21. John Koomey, Report for the Department of Energy on Usage of Computers (draft).

22. Daniel Yankelovich, "How Changes in the Economy Are Reshaping American Values," Values and Public Policy, ed. Henry J. Aaron, Thomas E. Mann, and Timothy Taylor (Washington, D. C: Brookings Institution, 1994), p. 46.

23. National Issues Forum, Kids Who Commit Crimes (New York: McGraw-Hill, 1994), p. 24.

24. Ibid., p. 26.

25. Suzanne Hamlin, "Time Flies, but Where Does It Go," New York Times, September 6, 1995, p. CI.

26. Elizabeth Kolbert, "Television Gets Closer Look as a Factor in Real Violence," New York Times, December 14, 1994, pp. 1, D20.

27. Ruben Cataneda, "Homicides in D. C. Fall," Washington Post, March 30, 1995, p. Bl.

28. Fox Butterfield, "Many Cities in U. S. Show Sharp Drop in Homicide Rate," New York Times, August 13, 1995, p. 1.

29. Martin F. Nolan, "California Sees Prisons Filling As Colleges Decline," Boston Globe, August 28, 1995, p. 3.

30. "Republic of the Image," New Perspectives Quarterly, Summer 1994, p. 25.

31. Richard Bernstein, "'Jefferson' Turning Rumor into Movie Fact," International Herald Tribune, April 13, 1995, p. 20.

32. Bernard Weinraub, "Dole Sharpens Assault on Hollywood," International Herald Tribune, June 2, 1995, p. 3.

33. Robert H. Bellah et al., Habits of the Heart (New York: Harper and Row, 1985), p. 279.

34. Shlomo Maital, Minds, Markets, and Money (New York: Basic Books, 1982), p. 39.

35. Eric Hobsbawm, Age of Extremes: The Short Twentieth Century, 1914-1991 (London: Michael Joseph, 1994), p. 3.

36. Robert L. Heilbroner, The Nature and Logic of Capitalism (New York: W. W. Norton, 1985), p. 109.

37. "The Future of Democracy," and "Democracy and Technology," The Economist, June 17, 1995, pp. 13,21.


 


Страница 4 из 7 Все страницы

< Предыдущая Следующая >
 

Вы можете прокомментировать эту статью.


наверх^