Страницы из утерянной тетради

Посвящается моему старому другу – Вячеславу Генриховичу Мордковичу

Мои учители

Есть некий час – как сброшенная клажа:

Когда в себе гордыню укротим,

Час ученичества – он в жизни каждой

Торжественно – неотвратим –

Цветаева

Предисловие

Я думаю, что судьба была необыкновенно щедра ко мне, поставив на моём жизненном пути замечательных учителей. Можно, но трудно пройти жизнь в науке без учителя – слишком многого не увидишь, не оценишь, не поймешь. Конечно, в ученике должны быть ум и душа, готовые «трудиться», но только учители придадут тебе форму, стиль, умение быстро и чаще всего правильно реагировать на неожиданные обстоятельства. Более того, они передадут тебе часть своего шарма и обаяния. У тебя будет «школа», которую невозможно заменить простым образованием.

Первыми моими учителями были мои бабушка, отец и мама.

Моя бабушка (мать отца) была пронзительной женщиной: у поборников религии требовала доказательств существования Господа-Бога, у атеистов – доказательство его отсутствия. И никогда не считала доказательством повторные утверждения. Видимо, мое отношение к науке «не поверю, пока не проверю» – от нее.

Мой отец – забайкальский казак, энтузиаст и проводник северного земледелия привил мне склонность к постановке глобальных задач, выбрав девизом своей жизни – «Везде, где светит солнце и есть полоска земли, может расти хлеб», а также вкус к сухим винам.

Моя мама – очаровательная энергичная женщина, представлявшая мне полную свободу с моих 12 лет, научила меня пользоваться этой свободой.

Учители студенческих лет

Сергей Михайлович Ария

Талантливый химик, доцент Ленинградского государственного университета. Занимался химией соединений переменного состава, реакциями на поверхностях, магнетохимией.

Сергей Михайлович вел у нас на первом курсе практические занятия по неорганической химии. Невысокий, рыжий, с прокуренными зубами, всегда в черном халате он никак не походил с виду на доцента. Моя подруга приняла его за истопника. Однако, внешность обманчива. Однажды он пришел на занятия в хорошем костюме, но не костюм, а количество военных наград произвело на нас ошарашивающее впечатление. Так он, наш скромный Сергей Михайлович – герой войны? От его ассистентки мы узнали, что он сражался на Ленинградском фронте, дошел до Берлина, командуя ротой автоматчиков. Ни на один из наших вопросов по поводу войны он не ответил, напомнив нам вместо этого тему занятия. Минут за 10 до окончания занятий – ушел и больше никогда не позволял нам задать хотя бы один вопрос о его военном прошлом.

Меня он как-то заметил, попросил остаться и долго говорил со мной о химии, проверяя, что я знаю и что понимаю. В конце разговора сказал «Если хотите стать химиком, забудьте все, чему Вас учили. Будете учиться с самого начала. Вы будете учиться многому, но первое – выучите систему Менделеева по группам и периодам – наизусть, с одновременным глубоким изучением в целом группы и каждого элемента в отдельности. Вы должны знать и понимать причины сходства и различий химических свойств элементов. Это основа. Все остальное ляжет на эту основу».

Я так и учила и до сих пор благодарна Сергею Михайловичу за вложение в мою голову принципов строения системы химических элементов. В будущем это мне очень пригодилось.

Через некоторое время он предложил мне начать работать в его лаборатории. Обычно он брал с каждого курса по два человека. С нашего взял меня и Мишу Давыдова. Через некоторое время я поняла, как хорошо, лесенкой, был организован коллектив в лаборатории Арии. Кроме студентов всех курсов были и аспиранты. Ты всегда мог спросить кого-нибудь о том, что тебе непонятно или трудно, и всегда по любой теме был свой спец.

Прежде всего С.М. Ария научил нас ценить время и понимать его (время) абсолютно точно. Он каждый день разговаривал с кем-нибудь из студентов или аспирантов. Приглашал, например, тебя не к пяти часам, а к 17.23, и ты должен был являться строго к указанному времени. Если же ты пришел на три минуты раньше – начинался спектакль. «Что, уже 17.23? Наверное, у меня отстают часы? Что, часы идут верно? Ну тогда, вероятно, я забыл, что приглашал вас не на 17.23, а на 17.20. Что, не забыл? Приглашал на 17.23?». И резко изменившимся голосом: «В таком случае почему Вы отнимаете мое время? Почему не бережете своего времени? Постарайтесь научиться правильно обращаться со временем и прибыть завтра в 18.18». Причем всегда добавлял, что лучше опоздать, чем прийти раньше. Если же студент опаздывал на три минуты, то сценарий менялся. Ария заботливо расспрашивал – не заболел ли ты, не сломался ли автобус, не задержали ли тебя дела государственной важности, а потом назначал «Завтра в 14.27». Достаточно было двух таких сцен и ты уже никуда никогда не опаздывал и не приходил раньше времени. Из-за школы Арии я не могла заставить себя опоздать даже на любовные свидания!

Сергей Михайлович научил нас, что насмешка сильнее проповеди. Не знаю, каким образом, но он точно узнавал, когда кто-нибудь ломал какой-нибудь прибор. Он заходил в лабораторию в пальто и шляпе, прямо шел к сломанному прибору, снимал шляпу, стоял минуту-другую молча, а потом трагически произносил: «Я всегда говорил, что прибор должен быть дуракоупорен». И уходил.

Однажды мы разлили на пол лаборатории концентрированную соляную кислоту. Кашляя, натянув перчатки, мы быстро ликвидируем аварию. Но Ария уже тут со словами: «Я, конечно, понимаю, что это – дистиллированная вода, но даже это в уважающей себя лаборатории недопустимо».

Работать с книгами он тоже учил весьма своеобразно. Я занималась каким-то веществом с магнитными свойствами. Ария вызвал меня, протянул две книги по магнетохимии и листок с тремя вопросами. «Вот прочитайте эти книги и ответьте на эти три вопроса». Я прочла с трудом, прорываясь сквозь математические формулы, эти две книги и не поняла, какое отношение имеют выданные мне вопросы к содержанию книг.

Встретив Арию, я сообщила ему, что книги прочла, но не поняла, какое отношение их содержание имеет к вопросам. «Прочтите еще один раз» – лаконично посоветовал С.М. Ну что же, сжав зубы, прочла еще один раз и увидела связь между теорией магнетохимии и теми вопросами, что поставил передо мной Ария. «Я поняла связь между содержанием книг и поставленными Вами вопросами. Я думала, но совсем не знаю, как ответить на Ваши вопросы». «Прочтите еще один раз» – довольно холодно произнес Учитель. Ну что же! Надо думать! Была весна, я сидела на лавочке в университетском дворе и снова читала эти книги. Но я уже знала, что именно мне надо читать! И я ответила на вопросы. Как оказалось, на один почти правильно, на два других – неправильно. Ария взглянул на мои ответы и сказал: «А теперь пойдите к Петрову (Петров был третьекурсником и спецом по магнетохимии) и обсудите с ним то, что Вы не понимаете. Теперь Вы готовы к разговору с почти специалистом». Я уже говорила, что такой порядок учебы – лесенку – от младшего к старшему – (а Учитель на самом верху) Ария установил в нашем сообществе. Дождалась я этого задаваку – Петрова. А он оказался очень умным и милым. Нет, он не ответил на два вопроса, но так повернул тему, что я и сама (слава богу, наконец!) сообразила. «Ну теперь иди к Сергею Михайловичу. Сейчас будет самое интересное». Что же может быть интересного, когда уже все понято и отвечено? Сергей Михайлович освободился от занятий в тот день часов в пять вечера. Беседовал он со мной часа три. Это был в моей жизни первый серьезный научный разговор с очень умным и широко образованным в химии человеком. С тех пор я люблю говорить о науке со специалистами и умными притом людьми. Слава богу, что моя жизнь повернулась так, что умных, владеющих своей темой специалистов, я встретила немало. Но вкус и радость этого первого научного разговора ощущаю до сих пор.

Следующим шагом были курсовые работы. Ария ничего не объяснял. Да и зачем – иди по лесенке и все узнаешь! Но я не пошла, а написала все сама. Это был объемистый труд. «Это что? – спросил Ария – Роман в двух частях с продолжением?». «Нет, это курсовая». «Переделайте» – и даже не взглянул. Ах так! Ну ладно! Со всей только возможной краткостью я описала результаты экспериментов и отнесла тетрадочку к Арии, оставив у него на столе (это разрешалось). Через день, встретив меня в лаборатории, он равнодушно сказал: «У меня на столе валяются листки с описанием какой-то лабораторной работы. Подписано – Титлянова. Заберите!». Ну вот, тогда я пошла на лесенку. Ребята мне показали образцовую курсовую работу. Теперь мне было легко писать, так как я уже испробовала крайние варианты (очень длинно, очень кратко). Ария держал у себя работу довольно долго. Потом отдал со словами: «Вопросов не имею, все изложено четко и хорошим языком». Все-таки изредка он не скупился на похвалы.

В общем, с теорией и экспериментами я справлялась, но вот практика – что-то техническое сделать своими руками – с этим было «не хуже», а просто отчаянно плохо.

Сергей Михайлович все умел делать сам – точить, паять, сверлить, сваривать металлы, выдувать любые стеклянные приспособления и даже делать многие приборы. Он каждого и каждую собственноручно учил необходимому. Все, буквально все умели сделать нужные им для работы устройства. Все, но не я. Первое, что мне потребовалось – термопара для муфеля, в котором я что-то должна была сплавить при точной температуре. Вот для этого и нужна была термопара: надо было сварить, т. е. приварить друг к другу концами две проволоки из разных металлов. Ария полдня провел со мной, обучая меня этому, как он сказал, нехитрому делу. Термопару, которая у него была в руках после последней сварки, он разломал, подал мне эти две проволоки и сказал: «Действуйте». Я на это занятие – изготовление термопары – потратила три дня (конечно, после лекционного времени). У меня просто ничего не вышло, я не могла приварить друг к другу эти проклятые проволоки. Потом уже я знала, что мне вообще лучше не браться за техническую работу – ничего не получится! Но тогда я этого еще не знала, расстроилась (ведь я была студенткой только еще первого курса!) и перестала ходить в лабораторию к Арии. Это же было необязательно! Я тосковала, но что делать не знала.

Встречаю на лестнице аспиранта Юру Лахтина. Он меня спрашивает: «Ты чего в лабораторию не ходишь? Мы скучаем. Как-то нам одиноко без первой ступеньки». «Юра, да я не могу сварить термопару, а без нее не могу начать опыт». «Вот нашла проблему! Да пойдем прямо сейчас, я тебе отдам свою термопару, она мне пока не нужна». Пошли в лабораторию, Юра поставил в мой муфель термопару, я засунула туда свои тигли и все пошло, как надо. Дня через два в нашу комнату зашел С.М., подошел к моему муфелю, спокойно сказал «термопара Лахтина» и ушел.

Для следующего опыта мне понадобились U-образные стеклянные трубки. И снова Сергей Михайлович учил меня, на этот раз – работать со стеклом. Вроде что-то у меня начало получаться. И вот Ария ушел, а я сижу перед газовой горелкой и пытаюсь выдуть эту идиотскую трубку. Около меня уже куча испорченного стекла. Подошел мой сокурсник Миша Давыдов, спрашивает «Чего ты стекло портишь?». «Да я, Миша, не могу выдуть эту проклятую трубку». «А сколько тебе их надо?». «Ну штуки три». Миша сел на мое место и через пятнадцать минут я имела пяток нужных мне трубок. «Спасибо, Мишенька, ты самый лучший на свете мастер-стеклодув!». К слову сказать – это так и было. Все изделия Миши отличались какой-то изящной легкостью.

Пошла, собрала (с помощью того же Миши) установку, работаю. Дня через три Сергей Михайлович осматривает наши установки и, глядя на мою, холодно отмечает. «U-образные трубки изготовлены Давыдовым» и уходит в свой кабинет.

Дальше со мной произошел случай невероятный, над которым смеялась вся лесенка. Я должна была подвергнуть какие-то вещества высокому давлению. Для этого существовала «бомба» – очень тяжелый, толстостенный полый сосуд, закрывающийся закручивающейся крышкой. Как создавалось давление – не помню. Важно, что я положила в бомбу свое вещество и стала закручивать крышку, вначале руками, потом ключом. Как я сорвала резьбу у бомбы – это для всех осталось загадкой. Сергей Михайлович, узнав, помрачнел и сказал «Не знаю, что Вы будете делать, но резьбу надо менять и бомба нам всем нужна» – и ушел по своему обыкновению.

Но вот тут-то я в особое расстройство не впала. Дело в том, что в подвальном помещении были мастерские, там ребята с лесенки частенько что-нибудь мастерили. Я тоже, конечно, туда ходила и подружилась с молодым слесарем Ваней, который мне делал разные мелочи для установок. Тут же я отволокла бомбу к Ване. Ваня долго изучал результат моих сокрушительных действий. Потом сказал: «Ладно, так уж и быть, сделаю новую резьбу, но ты мне пообещай, что больше никогда своими руками с металлом ничего делать не будешь. Приходи лучше сюда сразу, а то за тобой исправлять – день пройдет, а у меня заказы из лабораторий серьезные». «Ванечка!». Уж я около него лисой. «Хочешь, за пирожками сбегаю?». «Только с мясом – предупредил Иван – и не меньше пяти штук». Пока я бегала за пирожками, Иван все исправил. Я принесла в мастерскую испытуемое вещество, положила его в бомбу, Ваня бомбу закрутил, сам ее отнес к нам в лабораторию и давление подключил. Входит С.М., а я, как ни в чем не бывало, читаю книжку, дожидаясь, когда кончится опыт. Посмотрел он на работающую установку и попросил меня пройти к нему в кабинет. Пришла, села. Ария говорит: «До сих пор я был уверен, что если хочешь спокойно и плодотворно работать в экспериментальной химии – умей все делать сам. Вы сокрушили эту уверенность. Оказывается, можно успешно работать, заставляя других делать за тебя массу нужных вещей. Я не знаю, может быть, это чисто женский путь в науке. Желаю успеха». Все – больше он меня ничему техническому не учил и не интересовался откуда у меня берутся разнообразные детали и устройства, необходимые для проведения опытов.

В остальном его отношение ко мне не изменилось, он был корректен, внимателен к моим опытам и всегда находил время для обсуждения результатов.

Мы занимались (вся лесенка) химией переходных металлов *   Переходные металлы (ПМ) – химические элементы подгруппы б Периодической системы Менделеева. ПМ занимают переходное положение между металлами и неметаллами в больших периодах. ПМ имеют общие специфические свойства, например, способность к комплексообразованию, дают металлорганические соединения, которые находят всё большее применение. К переходным металлам относится, например, алюминий. и веществ переменного состава. Насколько я понимаю, Сергей Михайлович со своими учениками положил начало этим направлениям и успешно развивал их. У С.М. были на меня планы, ну а у меня тоже были планы, но, увы, совсем другие.

Я уже училась на четвертом курсе, была зачислена на спецфак, специализировалась как радиохимик. Химию новых элементов (актиноидов) читала Вера Ильинична Гребенщикова. Мне очень хотелось у нее дипломироваться. Все время, что нас проверяли (допускали!) к спецфаку, приблизительно полгода, я очень много работала в лаборатории Сергея Михайловича и сделала довольно интересное исследование. (К сожалению, у меня выпало из памяти, что же такое выдающееся я сделала!) Ария планировал начать большую работу с соединениями-полупроводниками и собирался дать мне значительный раздел в качестве дипломной работы. Но ведь я была на спецфаке и видела свою будущую работу в исследовании актиноидов. Да и кроме того, я была влюблена в Веру Ильиничну и хотела делать диплом у нее.

С тяжелым сердцем я пришла к С. М. Я все закончила, что могла, в его лаборатории, написала отчет и должна была ему сказать: «Спасибо за все, чему Вы меня научили. Но я на радиохимии и хочу дипломироваться у Веры Ильиничны. Я Вас прошу порекомендовать меня ей». Ну так и сказала. Ария потемнел и как-то закаменел. Я поняла – обижен и не простит. Он молчал не больше минуты, а затем холодно сказал: «Хорошо, я позвоню Вере Ильиничне и скажу, что в Вашем лице она приобретет клад. Ваша задача – оправдать мою рекомендацию». Он позвонил Вере Ильиничне и она взяла меня к себе. За полтора прошедших затем года я видела Арию всего один раз. Мы столкнулись в моей дипломной работе с соединениями переменного состава. Никто лучше Сергея Михайловича не знал этой проблемы. Вера Ильинична посоветовала мне проконсультироваться у Арии и я с тяжелым сердцем пошла к нему. Он встретил меня довольно отчужденно, однако внимательно выслушал, вник в суть проблемы и дал несколько ценных советов.

Наконец, в ноябре мы защитили дипломы. Усталая, вьюжным вечером я вернулась домой. Открыла дверь своей комнаты и застыла от удивления. В простой банке на столе стоял букет: что-то алое и синее. Букет в ноябре! А рядом с букетом конверт и в нем письмо. «В день фактического окончания Университета поздравляю свою бывшую ученицу. Уверен, что в будущем Вас ждет успех, которому заранее искренне рад. Ваш С. Ария». Я долго сидела с этим письмом в руке, как-то очень остро поняв, как мне повезло в жизни – начинающему химику попасть в лесенку Сергея Михайловича.

Прошло много лет, за плечами остались Сунгуль, где я работала радиохимиком, и Миассово, где я начала свой путь в экологию. Первый год я жила в Академгородке и уже точно знала, что буду работать в поле, что интересы мои – в биосфере.

Я приехала в Ленинград в отпуск и, конечно, зашла к Сергею Михайловичу. Он постарел, поседел, но, проходя через комнаты лаборатории, я по-прежнему увидела лесенку Арии: от юной девочки-первокурсницы до солидных аспирантов. Сергей Михайлович был искренне рад моему визиту. «Рассказывайте, что делаете, чем занимаетесь. От радиохимиков слышал о Ваших успехах еще на объекте, но затем Вы куда-то исчезли». «Главное, я не занимаюсь больше химией, меня интересует биосфера, круговороты в ней и я решила стать экологом». Конечно, я рассказала о первой экспедиции и о дальнейших, еще неясных для меня самой, планах.

Ария слушал внимательно, а потом вдруг сказал:

– Я рад, что Вы ушли из химии в биологию. Из Вас не получился бы настоящий химик».

Я изумилась: «Сергей Михайлович! Вы же сами называли меня лучшей ученицей!».

– Не лучшей, а любимой ученицей. Согласитесь, что это совсем разные определения.

«Разве я была плохим химиком?». «Нет, Вы были хорошим химиком и на объекте Вы это доказали; я слышал о вашей работе по выделению радиоцезия – очень неплохо. Но я говорю о другом. Вам всегда было немного скучно; сделав первый шаг, Вы сразу же хотели уже чего-то нового. А в химии так нельзя. Я знал, что химия Вам наскучит. Ну а биосфера – это для Вас: идёте вперед и только все шире становится круг задач и вопросов. Так?»

«Приблизительно так. Но как Вы знали? Я сама этого до Миассово не понимала». Усмехнулся: «Я же старше и опытнее, мне виднее». «И мудрее» – сказала я. «Не завидуйте мудрости, она придет к Вам с возрастом, а это всегда грустно». «Я хотела еще поблагодарить Вас за лесенку». «За лесенку? Я что-то не понимаю». «Да все Вы понимаете, я и сейчас увидела ее – от юной девочки до солидных аспирантов. Я знаю по своему опыту, как работает Ваша лесенка, сама прошла четыре ступеньки». «Думал, что пройдете до самого верха, но, повторяю, рад, что Вы, как говорите, ушли в поле и нашли себя там. Это не каждому в жизни удается».

Я не помню слов прощания. Наверное, все что надо было, Сергей Михайлович мне в тот раз сказал. Больше я его в своей жизни не видела.

P.S. В 1972 г. С. М. Ария в соавторстве с И. Н. Семеновым издал книгу «Краткое пособие по химии переходных элементов». Я так далеко ушла в сторону от химии, что не могла найти других работ Сергея Михайловича. Встретилась мне его фамилия в Интернете в воспоминаниях выпускника химфака 1954 г. Вот дословно фраза из воспоминаний: «Автором демонстраций (химических опытов на лекциях С. А. Щукарева, А. Т.) был легенда химфака Сергей Михайлович Ария. Его знали и любили даже те, кто непосредственно у него не учился за его ум, знания и чувство юмора». Специфическое чувство юмора, сказала бы я!

Вера Ильинична Гребенщикова

Химик, радиохимик, профессор Ленинградского государственного университета, одна из первых, работавших в Радиевом Институте им. Хлопина с «новыми элементами». Разработала методы соосаждения плутония и актиноидов. Выдающийся ученый в области теоретической и прикладной радиохимии.

Две женщины вошли в мою жизнь учителями. И первая из них Вера Ильинична, у которой я дипломировалась. Она пришла к нам на спецфак читать химию новых элементов – актиноидов. Около 40 лет, высокая, стройная, всегда элегантно одетая, с ниткой бус – разных к различным костюмам или платьям. Вера Ильинична сформировала в моем сознании образ ученой женщины. Элегантность, простота, внимательный взгляд, быстрая реакция на вопросы и замечания, и великолепная русская (а у нее – петербургская) речь. Конечно, она была дочерью академика, женой чл.-кора и сама в 40 лет – доктором наук. У нее было за плечами не двадцать четыре, а все пятьдесят лет колледжа. Если сказать одним словом о ней – то это слово – интеллигентность.

Я влюбилась в нее сразу, я ей подражала – ее манерам, и особенностям ее речи. Конечно, это подражание ложилось на совсем другую (не петербургскую) основу, но думаю, что какие-то черты ученой женщины у меня – от нее.

Читала она лекции очень хорошо: логично, легко, с необходимыми повторами, редко шутила, но иногда вставляла и всегда к месту строфы разных поэтов. Очень трудно процитировать что-нибудь из Ахматовой, рассказывая о плутонии. А она, рассматривая процесс замораживания раствора, вдруг скажет – «Льдинки, помните, как у Ахматовой «Облака плывут, как льдинки, льдинки в ярких водах голубой реки». И все на 30-40 секунд представят себе эти облака-льдинки и отдохнут от электронов и протонов. В конце же лекции всегда по пунктам повторяла прочитанное.

Но самое удивительное, как внимательно она слушала студентов. Не только нас – дипломников, а всех студентов, сдающих экзамены. Так, как будто бы мы излагаем что-то очень интересное и новое для нее.

К нам – ко мне, к Толе Кривохатскому и Веньке (дипломникам) Вера Ильинична относилась очень приветливо и часто смеялась вместе с нами. Насколько она была веселой я узнала на ночном дежурстве. У меня шел непрерывный недельный опыт с постоянным перемешиванием суспензии и переменным температурным режимом. В связи с опытом мне надо было дежурить ночью, и в первую же ночь Вера Ильинична осталась со мной в Институте. Вначале она что-то писала в своем кабинете, а я измеряла пробы с очень низкой активностью. Около полуночи В.И. пригласила меня на чашку чая с пирожками, которые она сама напекла.

Тут в нерабочей обстановке мы разговорились и совсем не о работе. Мы беседовали об очень занятных вещах: о платьях, о мальчиках и мужчинах, о любви и замужестве. Мягко расспросив меня о моем предполагаемом, но никак не осуществляемом выходе замуж за Сашу и узнав, что одна из причин моих колебаний – полное отсутствие чувства юмора у жениха, она очень серьезно сказала: «Не выходи за него замуж, невозможно жить с очень серьезным человеком. Иногда тебя просто распирает от смеха, а он не понимает в чем дело и сердится и обижается. Это трагедия!» И тут она явно не к месту весело рассмеялась. «Знаете – сказала она – я не просто люблю смеяться, я рождена хохотушкой. Это уж потом я заставила себя быть серьезной. А когда я в шестнадцать лет выходила замуж…» «В шестнадцать? – удивилась я – Так Вы были еще школьницей». «Нет, школу я уже закончила. Жених у меня был капитаном дальнего плавания. Я ужасно хотела выйти за него замуж, хотя он был намного старше меня. Все меня отговаривали, в особенности отец (её отец – академик Гребенщиков был известным химиком). Но я очень хотела быть женой капитана и была крайне довольна, что свадьба состоялась. Я хохотала непрерывно с самого утра, смеялась просто от радости. Смеялась даже и в ЗАГСе, когда нас официально расписывали. Представитель власти удивленно взглянул на меня и сказал: «Ну, не знаю как жених, а вот невеста явно очень довольна, что выходит замуж». И так строго на меня посмотрел, что я тут же закатилась смехом. Так и просмеялась всю свадьбу и весь первый год замужества».

– «А после?»

Тут В. И. примолкла, потом как-то очень светло улыбнулась и сказала: «Ну а потом я перестала смеяться, брак был неправильным. Он был замечательным человеком, ну а я была слишком молода, да и глупа, наверное. В общем пришлось развестись. Я тут же пошла учиться к радости отца на химический факультет, учиться мне нравилось и я снова начала много смеяться, хотя уже и не так бесшабашно, как раньше».

После этого ночного разговора Вера Ильинична стала нравиться мне еще больше; я любила её, как люблю близких мне людей. Навострив уши и широко раскрыв глаза, я слушала её короткие жизненные истории, её подробное объяснение новых радиохимических методов и краткие где-то узнанные ею новости, как там обстоят дела с химией новых элементов у американцев. Смотрела на нее, слушала и все время училась. Училась предсказывать ход новых реакций, исходя из общих знаний химии, училась отношению к цифре, в химических опытах значение какой-либо величины – главный судья. В химии ничего не может быть приблизительного.

Училась я у нее продумывать эксперимент: все, начиная от первой пробирки, ее формы, величины, разбирая последовательно один этап процесса за другим и кончая общей схемой. «А теперь сядь и хорошо подумай» – это от Веры Ильиничны. Мне даже трудно сказать, чему конкретно она меня научила – я бы хотела думать, что она научила меня быть ученым, оставаясь женщиной в массе проявлений. Ну а что касается интеллигентности, то это тебе либо дано, либо нет. Ей это было дано сполна.

Еще одна черта моего характера, может быть, привита Верой Ильиничной – «мы все в ответе за тех, кого приручили» (Сент-Экзюпери). Она следила за судьбой своих учеников и помогала им, если это было нужно и если это было в её силах.

Вера Ильинична приехала в Академгородок где-то в 1966 г. на конференцию по радиохимии в Институт неорганической химии, где директором был академик Николаев. Она знала, что я живу в Академгородке, и была уверена, что найдет меня в лаборатории радиохимии. Каково же было её удивление, когда она узнала, что я работаю зам. декана на ФЕНе Университета. Она подумала, что я не сумела устроиться в химический институт и, еще не встретясь со мной, договорилась с Николаевым, что он меня возьмет в свой Институт, в лабораторию радиохимии на должность м.н.с.

Вера Ильинична без предупреждения пришла в деканат, когда там были я и Воеводский. Очень ласково поздоровавшись со мной, но, так и не спросив, почему я работаю в деканате, атаковала В.В., с которым, видимо, была хорошо знакома. «Вы знаете, что Аргента – прекрасный химик?» «Не имел возможности убедиться». «Не имели возможности? Да потому что, видимо, она Вас устраивает как заместитель. А вот о ней Вы подумали? Она же дисквалифицируется, сидя за этим столом!» «Что Вы, Вера, на меня накинулись? Вы её спросили хочет ли она работать в Институте неорганики?» «Ну, сейчас и спрошу. Да, я договорилась вчера о ней с Николаевым, чтобы было, что обсуждать с Аргентой по существу».

Я с любопытством смотрела на эту сцену. В.В. уже знал, что в химию я возвращаться не хочу, и явно интересовался, как сейчас развернутся события. Вера Ильинична обернулась ко мне – «Ты уже завтра можешь идти в Неорганику, работа интересная, по твоему профилю». «Вера Ильинична, спасибо Вам огромное за заботу, но я не пойду в Неорганику». «Почему??» «Потому что я ушла из химии и не хочу к ней возвращаться». «Но чем ты собираешься заниматься? Ведь нельзя же быть просто зам декана!» «Я собираюсь заняться экологией». Вера Ильинична была поражена, В.В. забавлялся. «Но ведь у тебя нет биологического образования!» «Будет!» «Но ты же – радиохимик!» – нажала она на слово химик. «Вера Ильинична, да, благодаря Вам, я – радиохимик и, наверное, неплохой. И я этот химический багаж ценю и найду ему место в новой специальности. Но я больше не хочу лаборатории. Я хочу работать в поле».

Вера Ильинична была удивлена и даже немного смущена. «И тебе нравится эта новая наука?» «Да, очень». Тут она улыбнулась мне, погрозила пальцем смеющемуся Воеводскому, и вдруг сама весело рассмеялась. «Да тут уже все решено, и, наверное, правильно решено. А я-то, ничего не узнав, пустилась устраивать судьбу, о чем меня никто и не просил. Владислав, отпустите ее на сегодняшний вечер, мы с ней поговорим по душам». В.В. кивнул.

Мы с ней ушли в гостиницу, и целый вечер говорили о разном. Я рассказала о Миассово, о Н.В. Тимофееве-Ресовском, о своих работах в лаборатории Миассово и своем решении, принятом на берегу озера. Под конец она обняла меня и сказала: «Молодец! Все мы меняем свои судьбы. Уверена, что у тебя всё получится. Ну а перед Николаевым я завтра извинюсь».

P.S. В 1962 г. Вера Ильинична была награждена Государственной премией высшего уровня – Ленинской премией за вклад в области фундаментальной и прикладной радиохимии. Она была одной из создателей осадительной технологии получения оружейного плутония.

Действительно, я – её ученица: ведь моя дипломная работа была посвящена соосаждению плутония с другими элементами, а юшка, из которой мы выделяли радионуклиды – раствор после отделения плутония с помощью осадительной технологии.

В 1973 г. Вера Ильинична начала работать в Отделе радиохимических исследований последствий ядерных взрывов, тяжелых радиационных аварий и захоронения радиоактивных отходов. А отдел создал и в течении двадцати лет руководил им профессор, д.х.м., лауреат двух Государственных премий СССР Анатолий Сергеевич Кривохатский, выдающийся ученый в области теоретической и прикладной химии актиноидных элементов. Анатолий Сергеевич Кривохатский – да это же Толя Кривохатский, мой приятель и дипломник Веры Ильиничны Гребенщиковой!

Так плетут Парки нити судьбы разных людей, то связывая нити в сети, то расплетая старые сети и плетя новые.

Учители в науке

Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский (1900-1981 гг.)

Великий биолог XX века, мыслитель, выдающийся генетик, один из основоположников популяционной и радиационной генетики, радиобиологии, создатель радиационной биогеоценологии. Почетный член и член-учредитель ВОГИиС им. Н.Н. Вавилова (Россия). Действительный член (академик) Германской Академии естествоиспытателей «Леопольдина» (Германия). Лауреат медалей и премий Лазаро Спалланцани (Италия), Дарвиновской (ГДР), Менделевской (ЧССР), Кимберовской (США), МОИП. В 2000 г. ЮНЕСКО объявила Н.В. Тимофеева-Ресовского человеком столетия. Герой романа Д.А. Гранина «Зубр».

О Николае Владимировиче написаны книги, сняты фильмы, выпущены фотоальбомы. Я не хочу повторяться. Я напишу лишь о том, чему я от него научилась. Он не учил меня, как Ария или Вера Ильинична. Но он являл собой удивительный, единственный в своем роде тип ученого с очень точными установками, как следует заниматься наукой. И этому я училась и есть черты моего поведения, прямо позаимствованные у него.

В этом смысле я – его ученица.

1. Он смеялся над тем, что можно украсть идею. «Идею – говорил он – может придумать любой дурак. А ты вот попробуй провести ее через эксперимент и получить результат». Николай Владимирович специально ввел покупку и продажу идей на наших семинарах и цену ей положил – идее – 5 копеек. Если во время обсуждения чьего-либо доклада кто-то высказывал дельную мысль, шеф иногда (и очень точно, в яблочко) восклицал «А вот это – идея!». «Можете продать?» – это к автору идеи. «Хотите купить?» – это к автору работы. Стороны обычно были согласны. Покупающий платил продающему пять копеек и идея законно становилась собственностью того, кто купил. Я сама как-то купила, а затем использовала купленную идею, как свою, да и продала парочку идей на семинарах, заработав 10 копеек. Такой подход был прививкой на всю жизнь от переоценки собственных идей. У меня никто никогда не украл ни одной идеи, хотя их было достаточно много и я ими охотно делилась. Выполнение высказываемых мной идей требовало такого количества работы, что охотников до них не нашлось. Мне до сих пор смешно, когда кто-нибудь говорит: «У меня украли идею». И в этом – школа Николая Владимировича.

2. Второе, чему я от него научилась – это отношение к делам и времени. Нынче особенно часто слышишь: «Ах, я в цейтноте». «Мне приходится решать столько проблем, что у меня ни на что не остается времени!» «Мне так некогда, я так занят (занята), что не обещаю Вам просмотреть Вашу статью и т. д.»

Вариантов описания собственной занятости и трагической нехватки времени очень много. Да и во времена Николая Владимировича – их тоже хватало. А вот у Тимофеева-Ресовского постоянно было время и он всегда находил возможность обсудить с вами интересующий вас вопрос. Н. В. никогда не говорил «У меня нет времени». И я, хотя иногда была действительно перегружена, пыталась не говорить «У меня нет времени», а планировать дела так, чтобы времени хватало. Это уж не так трудно, если часть вещей сделать заранее и не доводить исполнение до последнего дня, когда действительно времени уже не хватает. Спасибо Николаю Владимировичу за его умение всегда иметь время.

3. Чему же он конкретно нас учил? Он учил, как делать доклады. «Вначале скажи, о чем ты будешь говорить, потом расскажи, что собирался, а в заключение, кратко повтори то, о чем говорил». Именно по этому правилу я всегда строила свои лекции и доклады.

4. Он никогда не приписывал свою фамилию к нашим работам. Да для нас за честь бы это было! Но нет, он строго ставил свою фамилию лишь тогда, когда принимал непосредственное участие в работе. Только когда я написала обобщающую статью о поведении целого ряда радионуклидов, то пришла к нему с просьбой разрешить поставить его фамилию в число авторов. Он дал это разрешение, в списке моих работ есть одна, где соавтором выступает Н. В. Тимофеев-Ресовский. Я опубликовала более двухсот книг и статей, и моя фамилия стоит лишь на тех работах, в которых я писала текст или полностью или его значительную часть.

5. О семинарах. Я поняла роль научного обсуждения, еще будучи студенткой С. М. Арии. В лаборатории Николая Владимировича я оценила значение семинаров. Семинары проходили раз в неделю обязательно, но чаще – два раза в неделю. Тематика: от астрономии – до гастрономии. И это не просто шутка – так и было. Однажды известный астроном Парийский сделал очень интересный доклад о спутниках Марса. В другой раз на семинаре выступила приехавшая к сестре, живущей летом в Миассово, женщина – специалист по сыроварению. И рассказ о разных сырах и технологии их изготовления вызвал общее оживление и обсуждался не менее горячо, чем доклад о спутниках Марса. Задавали обычно много вопросов, что Н. В. очень поощрял. Он говорил: не бывает глупых вопросов – бывают только глупые ответы. Такая позиция шефа раскрепощала молодежь, которая обычно боится задавать вопросы, думая, что они (их вопросы) – глупые.

Правило – семинар каждую неделю и разнообразие их тематики – я неуклонно выполняла, руководя общеинститутскими семинарами по МБП и семинарами лаборатории БГЦ. С моим уходом с поста заведующей лабораторией кончились семинары. К счастью, Сережа (новый зав. лаб.) их восстановил, хотя уже не еженедельные. Со смертью Сережи семинары прекратились совсем и лаборатория БГЦ подошла к своему концу.

Я уже не говорю о широте интересов и энциклопедичности знаний Николая Владимировича. В биологии, нам казалось, он знал все, но кроме того, он обладал обширными познаниями в таких сферах и дисциплинах, как искусство, мировая литература, география и русская история. Конечно, я представляла себе ту огромную разницу в интеллекте и эрудиции, которая существовала между мной и шефом, и понимала, что мне за всю мою жизнь не достигнуть и десятой части его знаний. И как раз это понимание стимулировало меня читать как можно больше и шире.

Я с напряженным интересом прослушала лекции Николая Владимировича о биогеоценологии и биосферологии в годы, когда и слово такое «экология» в научной среде почти не звучало. Видя мой интерес, Н. В. спросил, как мне понравился этот курс лекций. Я честно ответила «не особенно». Н. В. даже растерялся, потом рассердился, но, подумав, сказал: «Ну тогда подготовьте такой курс сами». – «Хорошо» – согласилась я и подготовила. Вначале я прочла этот курс еще до переезда в Академгородок, на ФЕНе по специальному приглашению. (Подумать только, мне было тогда всего 32 года). Затем, работая на ФЕНе, я читала курс «Биосфера» первокурсникам постоянно, а потом даже написала книжечку «Лекции о биосфере», которая была издана Университетом, как учебное пособие. Мой первый вариант лекций был очень незрелым и безусловно хуже, чем лекции Н. В. Однако курс, изложенный в «Лекциях о биосфере», уже отличался широтой и достаточной четкостью. Я думаю, что Тимофеев-Ресовский остался бы им доволен. Так что и главное занятие моей жизни – экология – уходит своими корнями в школу Николая Владимировича.

Был у нас один разговор, очень памятный для меня. Я спросила Н. В. – верит ли он в Создателя. Николай Владимирович очень серьезно ответил: «Для того, чтобы понять законы генетики, Создатель не нужен, а вот вопрос добра и зла без Высшей силы не разрешим». Я долго думала над этими словами и лишь со временем поняла, о чем говорил Н. В. Действительно, откуда в человеке существует понятие о нравственности? Не от воспитания! Человек рождается с уже вложенным в него понятием добра и зла. Воспитание – лишь уточнение этих понятий. Но они могут быть и не вложены или подменены в дальнейшей жизни. Так я теперь понимаю ответ Учителя.

Алексей Андреевич Ляпунов (1911−1973 гг.)

Выдающийся математик, один из основоположников кибернетики, член-корреспондент АН СССР. Основные труды относятся к теории множеств, теоретическим вопросам программирования, математической лингвистики, математической биологии. Награжден орденом Ленина и медалями. В 1996 г в связи с празднованием 50-летия компьютеров Всемирное компьютерное сообщество наградило А.А. Ляпунова медалью «Computer Pioneer» за разработку теории операторных методов для абстрактного программирования и основание советской кибернетики. Замечательный педагог и пропагандист научных знаний. Вместе с М.А. Лаврентьевым был инициатором создания в 1962 г первой в нашей стране физико-математической школы (ФМШ) при Новосибирском государственном университете. Жизни и деятельности Алексея Андреевича Ляпунова посвящена книга «Алексей Андреевич Ляпунов», 2001 г.

Так же много, как о Тимофееве-Ресовском, написано воспоминаний и о Ляпунове. Есть и моя статья «Системный подход в экологии» (как это делал А.А. Ляпунов) в книге «Очерки истории информатики в России», 1998. Вспоминая А.А. на этих страницах, я частично использую текст своей статьи.

Алексей Андреевич был моим Учителем. Как-то еще в Миассово Алексей Андреевич задал мне вопрос: кем я себя считаю, экспериментатором или теоретиком. Ну что могла ответить молодая веселая женщина? «Конечно, экспериментатором». Ляпунов сказал «Нет, вы на самом деле теоретик. Просто Вы об этом еще не знаете, поскольку у Вас не хватает образования». И он взялся меня учить, персонально меня. Заставлял писать рефераты, правил много, много беседовал со мной о геохимии, о процессах и явлениях, относящихся к химии, потому что я начала заниматься тогда химией радионуклидов в природе. Он учил меня точно формулировать свои мысли и по возможности быть последовательной в своих рассуждениях.

Алексей Андреевич создал в Академгородке биокибернетический семинар, который посещали специалисты из различных областей биологии. Я многое узнала от своих коллег, посещавших семинары. И эти знания, вместе с их обсуждениями на семинаре, вошли элементами в мое экологическое образование. Но главное – мы начали работать с А.А. Ляпуновым вдвоем: приступили к систематическому описанию биогеоценоза и биотического круговорота.

Это была достаточно напряженная работа, потому что с меня требовались большие знания, мне приходилось много читать, чтобы отвечать на вопросы А. А. Я рассказывала Ляпунову о различных звеньях и процессах биотического круговорота, мы совместно формулировали понятия, часто в горячем споре. Постепенно мы сформировали понятия о структуре и функциях биотического круговорота или экосистемы, что почти то же самое, потому что потоки вещества и энергии являются основой функционирования экосистемы и структурируют ее.

Все, что я написала в своих книгах о биотическом круговороте, вернее вся теоретическая часть моих работ – это совместный труд с А. А. Ляпуновым. Без этой работы и без Ляпунова, как и без Н. И. Базилевич, я не стала бы экологом и известным специалистом в области биотического круговорота.

Благодаря Алексею Андреевичу я познакомилась с методами изучения процессов фотосинтеза и дыхания в водных экосистемах. Ляпунов строил вместе с другой группой биологов модель экосистемы океана. Поскольку эта группа жила в основном в Красноярске, а ему нужен был помощник ежедневно, то он решил отправить меня на Байкал и там поработать с круговоротчиками. Алексей Андреевич договорился с руководством Лимнологического института и меня взяли на две недели в отряд, занимавшийся фотосинтезом водорослей и общим дыханием бактериально-водорослевого комплекса.

Неожиданно для себя я вместо степи оказалась на Байкале, в бухте Бабушка. Моя палатка стояла близко к кромке воды и я засыпала под негромкий плеск волн. Просыпалась я очень рано, часов в 5 утра и быстро пробегала около километра вдоль берега, а потом на пять минут бросалась в холодную воду Байкала. В шесть утра мы уже выходили на катерах в акваторию. Я вместе со всеми участниками проделывала весь цикл измерений. Это были чудесные дни: Байкал, катера, новые знакомые, новая работа. После этих двух недель экспериментов в водной среде я поняла (или ощутила) единый замысел (Единую структуру? Единое функционирование?) круговорота в биосфере. Не знаю, насколько полезны были приобретенные мной знания для Алексея Андреевича. Для меня же, как я поняла позже, работа на Байкале была одним из ключевых моментов становления как эколога.

Думая о едином замысле (хотя я никогда не произносила таких слов), я спросила Алексея Андреевича, как в свое время спросила Николая Владимировича, допускает ли он существование Господа Бога. Ответ был таков. «Обе теории – и материалистическая, и идеалистическая имеют право на существование, но идеалистическая богаче». И снова я раздумывала над смыслом сказанного. А в чем же богаче? Видимо, в том, что снимает ограничения, накладываемые тем, что мы называем «законами природы». Во всяком случае, я (материалистка) и тогда и сейчас, согласна с тем, что гениальность – это касание Бога.

Закончить рассказ об Алексее Андреевиче Ляпунове мне хочется историей с опубликованием в широкой печати нашей статьи.

Главный редактор «Ботанического журнала» академик Лавренко заказал нам статью «Системный подход к изучению биогеоценоза». Мы такую статью написали и в Ботанический журнал послали.

И вот тут началась длительная история, потому что эту статью нам непрерывно заворачивали. Редакцию не устраивало то то, то это, то пятое-десятое. Алексей Андреевич очень серьезно отнесся к первому варианту критики. Сказал «давайте исправим этот раздел, разъясним это понятие, добавим новый пример, уберем непонятный кусок текста». Мы сделали все, что возможно, чтобы удовлетворить требование рецензентов. Но они продолжали заворачивать статью, объясняя, что опять вот это непонятно, и все время рассуждая, что нужно писать и что не нужно. После второго раза Алексей Андреевич сказал: «Что Вы теряете время? Не надо ничего этого делать, отзовите статью». Я: «Ну как же, мы потеряли столько времени! Ведь мы должны выйти на широкую аудиторию. Кроме того, эта статья – заказ, и мы обязаны убедить рецензентов». Он: «Ничего не надо! Через 20 лет молодые люди будут все это знать и им будет казаться, что они это знали всегда. Вот это и есть настоящая наука, и она пробьется другими путями, через другие статьи. А если редакция «Ботанического журнала» не хочет печатать статью, заберите ее у них, им же хуже».

Самое удивительно заключается в том, что еще не прошло и двадцати лет, а системный подход стал общим местом. И всем кажется, что так было всегда, они на этих понятиях выросли. Всегда были такие схемы, такие концептуальные модели, а что тут особенного? Алексей Андреевич оказался прав.

Я же упрямо пыталась довести статью до печати. А.А. даже не хотел со мной разговаривать на эту тему. Только после того, как он умер, я написала письмо в редакцию Бот. журнала, что прошу вернуть мне статью, потому что я опубликую ее точно в таком виде, в каком она была создана Ляпуновым. А с вами я больше не желаю иметь никакого дела. После этого они быстро сняли все возражения и опубликовали статью в ее первоначальном виде.

Потом только я поняла, что Алексей Андреевич ясно осознавал, что он делает, он был уверен, что системный подход разовьется очень быстро и станет неотъемлемой частью науки. Когда новое быстро становится общим местом – вот это и называется наукой.

Я счастлива, что многие годы работала рядом с этим замечательным ученым и человеком и надеюсь, что усвоила главное из того, чему он меня учил. Вначале главные понятия и непротиворечивые определения, потом схема, затем организованный по схеме сбор материала, далее анализ отдельных звеньев цепи и, наконец, обобщение. А вот основа для обобщения выбирается автором. Это основа может быть экосистемной, пространственной или временной. Так я и пыталась работать в дальнейшем.

Владислав Владиславович Воеводский (В. В.) (1917−1967 гг.)

Научная деятельность Владислава Владиславовича Воеводского началась в 1940 году в Институте химической физики АН СССР в Москве. В Сибирь Владислав Владиславович приехал уже крупным ученым. Здесь он стал одним из организаторов Института химической кинетики и горения СО АН СССР (СО РАН), факультета естественных наук и кафедр физической химии, молекулярной и биологической физики в Новосибирском государственном университете. Его по праву считают одним из создателей новой области науки – химической магнитной спектроскопии. Сформированная им физико-химическая школа и в настоящее время находится на передовых позициях мировой науки. Его имя носят улица в Академгородке, международная научная премия, премия молодых ученых СО РАН, стипендия для студентов Новосибирского государственного университета. Память о нем увековечена на мемориальной доске на здании Института.

Воеводский был моим прямым начальником – деканом факультета естественных наук. За короткий срок (два с половиной года) мы с ним прошли путь от неприятия друг друга до близкой дружбы.

Чему же учил меня В. В.? Административной работе, ее смыслу и технике, а также пониманию, за что тебе платят деньги. В. В. был образованным, умным и добрым человеком, с ясными принципами и волевым характером. Я была его заместителем по биологическому отделению, он мне полностью доверял, но строго спрашивал за промахи и необдуманность решений (что случалось очень редко, ибо я обладаю привычкой – вначале думать, затем принимать решение).

Первое, чему он меня научил – читать бумаги: инструкции, деловые письма, предписания, информационный материал. Учил в буквальном смысле этого слова. «Прочтите!». «Расскажите». Но у меня уже была школа Арии «Прочтите еще один раз». Поэтому я обычно усваивала текст сразу и точно. Я до сих пор умею читать административные бумаги, которые написаны особым чиновничьим птичьим языком.

Наряду с чтением бумаг он научил меня их писать. И для меня не составляет труда четко и ясно написать деловую бумагу, включая деловые письма. Писать деловые письма он меня научил сразу, показав мне четыре письма с объяснением, почему два написаны хорошо, а два – плохо. И в чем промахи и недочеты «плохих» писем.

Он заставил меня учить английский язык, о чем рассказано в «Записках зам. декана», заявив, что немые замы ему не нужны. Он научил меня говорить по телефону. Смешно, ведь все люди умеют говорить по телефону. А я очень не любила пользоваться телефоном и предпочитала пойти к нужным людям и побеседовать с ними лично. В.В. возмущало мое отношение к телефону. «Что Вы, как девочка, бегаете по кафедрам? Вы мой заместитель – извольте вызвать нужного Вам человека в деканат по телефону!».

Будучи человеком интеллигентным он при этом строго следил за «почтением к деканату» и требовал от меня того же.

Как-то академик Д. К. Беляев не пришел на Ученый Совет факультета. Такого отношения В.В. не прощал, хотя прекрасно понимал занятость Дмитрия Константиновича. «Вызовите Дмитрия Константиновича к себе и пусть он даст объяснение по поводу своего отсутствия на Совете». Тут уж я уперлась: «Ни за что! Я не могу вызвать занятого директора института и академика в деканат. Не могу, не хочу и не буду». «Вы являетесь моим заместителем, он для Вас – не директор Института, а зав. кафедрой и стоит в университетской иерархии ниже Вас. Извольте пригласить его в деканат». «Не могу, не хочу и не буду». В.В. все-таки знал, что есть моменты, когда на меня давить бесполезно. «Ну так позвоните ему. Немедленно». «Сейчас». В.В. подвоха с моей стороны не ожидал. А я подошла к столу В. В., взяла его телефонную трубку, набрала номер секретаря Д. К. и сказала. «Воеводский хочет поговорить с Дмитрием Константиновичем. Соедините, пожалуйста». И тут же сунула трубку В. В. Ну тому ничего не оставалось, как выяснить причину, почему Д. К. не был на Совете и потребовать от него, чтобы тот неуклонно посещал Советы факультета. Мне сказал – Вы боитесь начальства! – «Да не боюсь я, но свое место знаю, оно – не Ваше. Академик может потребовать от академика, а я нет». «Субординацию, значит, соблюдаете?». «Да, соблюдаю!». Больше он от меня таких дурацких действий не требовал.

Ну вот, как он меня довел до исступления – этого я никогда не забуду. Я собиралась в экспедицию в Забайкалье в конце июня – на июль, август и заранее договорилась с В.В. об этом. Для меня поездка в экспедицию была очень важна, я первый раз выезжала в поле, меняла свою жизнь, искала свое место в науке, и экспедиция была первой точкой отсчета на моем новом пути.

Итак, все было договорено, оставалась неделя до экспедиции. И вдруг В.В. куда-то срочно уезжает и заявляет мне, что я остаюсь и.о. декана на время его отъезда. Я онемела от изумления на две минуты, потом пришла в себя и напомнила о нашей договоренности. Он сказал, что помнит, но обстоятельства изменились и оставлять деканат «пустым», пока еще идут какие-то экзамены, нельзя. Тут я уже очень расстроено, может быть раздраженно, заявила, что я научный работник, он знал об этом, когда брал меня на работу и что без научной работы я своей жизни не мыслю. Тут вот он меня и спросил: «А Вы когда-нибудь задумывались над тем, за что Вам платят деньги?». «За что?». «За обеспечение учебного процесса!». И ушел.

Я положила голову на стол и зарыдала. К счастью в деканат зашла Люда Иванова, которая до меня была его заместителем. «Что с тобой?». «Люда, он не отпускает меня в экспедицию!». Я была близка к истерике, хотя это мне в принципе чуждо. Дверь открывается, входит В. В. Увидел Люду около моего стола и меня, горько рыдающую. Постоял молча, а потом так трахнул кулаком по столу около моей головы, что какие-то бумаги упали на пол. «Передайте дела Людмиле Николаевне, а сами можете убираться в Забайкалье, в Монголию, на Болеарские острова, к чертовой матери!». И вышел, хлопнув дверью. «Люда, это он меня увольняет?». «Нет, это он отпускает тебя в экспедицию». «Ты побудешь за меня?». «Да, конечно, я же понимаю, что ты начинаешь новую научную жизнь и тебе действительно нужна экспедиция». «Ну, большое спасибо, подруга!».

Вечером я зашла к Ляпуновым. Их коттедж был рядом с коттеджем Воеводского и тот увидел с балкона, что я прошла к Ляпуновым. Звонок по телефону «Алексей Андреевич! Пусть Аргента Антониновна немедленно зайдет ко мне». «Слушайте – говорит Ляпунов – дайте ей отдохнуть, пусть хоть чаю попьет». «У меня попьет! Пусть немедленно приходит!». Ну что делать! Пошла. Встречает, протянув руки. Провел в столовую: там и коньяк, и чай, и пирожные. «Сядьте, давайте выпьем немного коньячку и простите, что на Вас наорал. Со мной такое бывает. Расскажите-ка о себе, почему Вам так важна экспедиция, Вы же радиохимик. Я думал, что Вас надо устраивать в какой-нибудь химический институт». Ну тут я ему рассказала, как я на берегу Миассово решила, что живу неправильно и что теперь меняю свою жизнь, как было задумано несколько лет назад. В.В. был немного удивлен, хотя сам занимался разными направлениями в химии. С этого вечера началась наша дружба, которая меня позже поддержала в самое, может быть, тяжелое для меня время.

Он был внимательным человеком, особенно к студентам. Выслушивал сосредоточенно, всегда с желанием, если можно, помочь. Часто говорил мне: «Все сомнения толкуются в пользу обвиняемого». Вот этому – внимательному отношению к человеку – он меня тоже учил. Учил на примерах того, как он разрешал трудные случаи со студентами. Он всегда просил меня присутствовать на его приеме студентов. Я обычно молча сидела, не вмешивалась. Иногда он со мной советовался, особенно когда это касалось девушек.

Временами мы с ним крупно спорили то по поводу учебных планов, то нагрузки, то поведения кого-либо из преподавателей и т. д. Слушал, приводил свои аргументы, не давил авторитетом. Если же дело было сложным, спорным и касалось каких-либо разбирательств на кафедрах, то он, обсудив со мной ситуацию, всегда поддерживал мою позицию.

Он не только учил меня, он помогал мне в тяжелых жизненных ситуациях. И он был в моей жизни единственным мужчиной, за плечами которого я чувствовала себя защищенной. Его ранняя смерть стала для меня большим горем.

Наталья Ивановна Базилевич (1910−1997 гг.)

Почвовед, геохимик, географ, доктор с-х. наук, профессор. Наталья Ивановна одна из первых в нашей стране начала заниматься биотическим круговоротом химических элементов на широкой географической арене – от пустынь до тундры. Более 450 публикаций, в т.ч. 14 монографий, участие в 25 коллективных монографиях. Десятки опубликованных карт (почвенных, засоления, продуктивности растительного покрова). Заслуги Натальи Ивановны перед отечественной наукой очевидны. Премии В.М. Комарова и В.Р. Вильямса – вот, пожалуй и все награды от Отечества этому выдающемуся ученому, воспитателю научных кадров и автору, чьи публикации – одни из самых цитируемых в мире, среди работ российских почвоведов и экологов. Деятельности и жизни Натальи Ивановны Базилевич посвящена небольшая книга «Наталья Ивановна Базилевич», 2004.

«Когда чего-нибудь сильно захочешь, вся Вселенная будет способствовать тому, чтобы желание твоё сбылось» – написал Пауло Коэльо в своей книге «Алхимик». Пройдя свою длинную жизнь, я убедилась, что это правда.

«Хочу работать с Н.И. Базилевич», – сказала я И.А. Полетаеву, прочтя в 1966 г. книгу Л.Е. Родина и Н.И. Базилевич. «Почему?» – спросил он. «Потому, что я пока брожу по степям и лугам просто так, а она в них работает и работает с круговоротом элементов». «Понятно – ответил Игорь Андреевич – раз хочешь, значит будешь».

И так судьбе было угодно, чтобы Н.И. Базилевич приехала в наш Институт и руководила работами по МБП. Только взглянув на нее, только один день проведя с ней в поле, я поняла, что жизнь еще раз улыбнулась мне, послав Учителя.

С первого года знакомства и до последних дней ее жизни нас связывали совместная работа и дружба. Нет, учить меня теории биокруговорота было не надо. К этому времени я разбиралась в нем не хуже, а в некоторых вопросах лучше, чем Наталья Ивановна. Я училась у нее тому, как работать в поле, как экспериментально включить почву в рассмотрение общего потока веществ в экосистеме и как руководить сборной командой.

Работать в поле – это прежде всего определить основные свойства экосистемы и ее положение в ландшафте. Для этого не надо делать анализов. Они будут потом, когда поставлены конкретные задачи. Определить же основные свойства экосистемы – это познакомиться с ней близко-близко. Знать, какие травы (виды) растут и почему именно эти виды, а не другие. Знать почву, посидеть в разрезе и день и два, отбирать пробы из разных горизонтов. Отбирая пробы, ты глазами и пальцами не только знакомишься с почвой, но и привыкаешь к ней, к ее определенной разновидности. Надо знать, где стоят грунтовые воды, как промокает почва под дождем, как она выглядит высохшей, как проступают на ней соли и множество других признаков, по которым ты отличишь эту почву от других или узнаешь ее в другом месте, на другой катене, в другой зоне.

Вот этому – полевым наблюдениям – и учила меня Наталья Ивановна не специально, а как бы походя, но постоянно. Мы ходили по разным катенам (склонам), мы отбирали пробы, мы ставили лизиметры, мы рассеивали почву, отмывали ее от корней, рассматривали корни растений. И что бы мы ни делали, мы разговаривали. Я все время спрашивала, Наталья Ивановна отвечала. Все пять лет работы в Карачах, даже когда я поставила свой классический опыт, были годами непрерывной учебы. Надеюсь, что и Наталья Ивановна что-то узнавала от меня новое. Я к тому времени уже неплохо разбиралась в теории. Вот так, иногда гуляя, а чаще (много чаще) работая вместе с Н.И., я усвоила специфику работы в поле и роль почвы в биотическом круговороте.

Мы работали большой командой, участники комплексной работы назывались на Карачинском стационаре комплексантами. И вот тогда Н.И. дала мне два совета, ставшие для меня заветами.

1. «Если машина нужна тебе и комплексанту – отдай ее комплексанту». Надо учесть, что и на стационаре и в маршрутах машина всегда в дефиците.

2. Не думай, что каждый участник проекта будет делать то, что надо тебе или даже точно то, что записано в программе. Каждый будет делать только то, что ему интересно. А это уже обязанность научного руководителя – синтезировать и найти место каждому результату в общей схеме.

Я свято следовала этим двум заветам в своей дальнейшей работе и думаю, что это в значительной степени обусловило успех тех смешанных научных команд, в которых я принимала участие.

Наталья Ивановна оставила нам в наследство несколько афоризмов, которые повторяются и по сегодняшний день.

Один из афоризмов связан с нашим изучением корней. Однажды мы решили вынуть почвенный монолит в 1 м² и до глубины 60 см (а это вес около 750 кг), отвезти его на речку Омку, замочить и осторожно выбрать корни всех видов растений из этого монолита. Мы хотели определить вклад корней каждого вида в общую подземную фитомассу.

Монолит был выкопан, погружен на машину и отвезен на речку Омку. И вот, два наших студента, мальчишки лет по 18, Санька и Рауф взялись установить его в воде так, чтобы он был весь мокрый, но не развалился. Это была очень сложная задача. Мальчики возились с этой громадой по пояс в воде, шли часы, стемнело. Девочки на берегу у костра уже два раза подогревали обед, без конца кипятили чай и смотрели на меня ненавидящими глазами.

А я ходила по берегу и мучилась, мне самой хотелось крикнуть: «Бросьте вы этот монолит к черту, вылезайте из воды!». Хотела крикнуть и не могла, уж очень мне был нужен этот монолит.

Около полуночи мальчики закрепили это чудовище и усталые, промокшие и промерзшие прибежали к костру, где их встречали как героев. Монолит я размыла и корни выбрала!

Вернувшись на стационар, я рассказала эту историю Наталье Ивановне, на что она и заметила: «я тебя понимаю – мальчиков жалко, а монолит жальчее».

Следующий афоризм был философского характера и звучал так: «Кто работает, тот и имеет …». Никогда не уточнялось, что же работающий имеет. Что же имела Наталия Ивановна, работавшая так много? Многие люди ответили бы: «А ничего она не имела!» И действительно, она не имела хорошей квартиры (жила в небольшой двухкомнатной квартире с малюсенькой кухней; стопы книг, журналов, записей громоздились на диване, креслах, шкафах и занимали всё жизненное пространство), не имела дачи, машины, дорогих шуб, драгоценностей и часто не имела денег, ибо платила своими личными деньгами за анализы, перепечатку, переводы и т. д. Она не имела даже академического звания. Просто профессор Н. И.Базилевич.

Но она имела … Она имела международное признание, всесоюзную славу, глубокое уважение своих коллег, любовь и преданность близких друзей и учеников. Оглядываясь назад, повторяю вслед за ней: «Кто работает, тот и имеет…».

И еще два даже не афоризма, а я бы сказала лозунга. Они касались науки. Что бы ни случилось, какие бы внешние события не вмешивались (вплоть до болезни), какие бы материальные утраты не раздражали – махнет рукой и скажет: «А пущай! Абы наука шла». Иногда эти лозунги звучали отдельно, иногда вместе. В них была ее философия жизни, философия ученого.

Наталья Ивановна была очень весёлой женщиной, всегда готовой поддержать и шутку и весёлый розыгрыш.

Вот, в Карачах полная машина молодых и нахальных студентов и аспирантов едет на Омку. Там эта кампания будет отмывать почвенные монолиты. Машина проезжает мимо сельского магазина и кто-нибудь из сидящих в кузове жалостливым голосом затягивает:

Водки нету, нету, нету

И деньжат на водку тоже нету.

По этому сигналу машина останавливается. Тут вступает хор и требует:

Базилевич, ты гони монету!

Вывесим тогда твою портрету!

Наталья Ивановна со словами: «Оглоеды и нахалы!» – выходит из кабины и идёт в магазин, где к ней тут же подскакивает аспирант или студент с канистрой и наполняет эту канистру плодово-ягодной «рассыпухой» по 80 копеек за литр.

Естественная простота и врождённая демократичность привлекали к Наталье Ивановне сердца самых разных людей. Включим, как иллюстрацию, в этот текст замечательный рассказ В. Г. Мордковича из книжки «Наталья Ивановна Базилевич» [2004].

Наука грузить и транспортировать (приключения Н. И. Базилевич в Карачах)

Наталия Ивановна Базилевич на первое место в жизни всегда ставила работу, видимо, исходя из известного постулата, утверждающего, что именно труд превращает обезьяну в человека. Наталия Ивановна способствовала этому практически.

Одной из самых трудоемких процедур на стационаре «Карачи» была подготовка и отправка почвенных образцов на анализы в Москву. Тяжеленных образцов было много, мужчин мало, а женского подвижничества недостаточно. Однажды, не найдя на стационаре подходящего грузчика (все мужчины копали разрезы), Наталия Ивановна поднаняла прямо на железнодорожной станции какого-то проходившего мимо мужика, страхолюдного облика, но здоровенного и явно болтающегося без дела. Он охотно включился в работу по упаковке образцов и перетаскиванию их на перрон, поближе к поезду, стоящему всего 1 минуту. Наталия Ивановна и её аспирантка-армянка по ходу дела непрерывно нахваливали мужские достоинства грузчика для стимуляции рабочего процесса. В этом Наталия Ивановна, несмотря на свой преклонный возраст, изрядно превзошла аспирантку. На основе богатого жизненного опыта она отлично знала, как раззадорить мужика и направить его энергию в нужное русло, в данном случае на погрузку образцов.

После того, как образцы были успешно погружены в вагон, все трое участников героической эпопеи присели перевести дух в ожидании машины со стационара. Наталия Ивановна расплатилась с мужиком, прочувственно поблагодарила его, подспудно имея в виду, что такие замечательные мужские качества как сила, огромные лапищи, исполнительность, неплохо бы использовать и в следующий раз. Однако мужик, к её разочарованию, объяснил, что он не местный, пребывает здесь проездом, случайно, так как только что освободился из мест заключения. Наталия Ивановна ему посочувствовала, намекнув, что держать таких замечательных мужиков (здоровенных и покладистых) в заключении, когда некому грузить почвенные образцы, просто безобразие. Растроганный, вконец, мужик стал тут же с подробностями излагать Н. И. всю свою жизнь, которая, как выяснилось, была богата пьянками, дебошами, драками, поножовщиной, изнасилованиями и т. д. Армянка отодвинулась подальше от увлеченно беседующих подельников и срочно запросилась в магазин. А Наталия Ивановна терпеливо слушала исповедь, то и дело кивая головой и лихорадочно подсчитывая количество образцов следующей серии. Сообразив, что разговор надо поддерживать активнее, она участливо осведомилась – сколько же он отсидел? Выяснилось, что мужику грозил расстрел, но ему повезло и отсидел он всего 10 лет. «А за что?» – автоматически спросила Наталия Ивановна, думая, по-прежнему, об образцах. Оказалось – зарезал двух человек, с особой жестокостью за то, что они его не уважали. Армянка куда-то незаметно слиняла! Мужик, осклабив звероподобную физиономию, стал объяснять Наталии Ивановне – какой она замечательный человек, что он давно без женщины и хотя их не уважает, но с такой как Наталия Ивановна мог бы остепениться и начать оседлую жизнь, прямо здесь в Карачах. «А ты меня не убьёшь?» – деловито осведомилась Наталия Ивановна «Тебя? – никогда» – заверил мужик, глухо бухнув кулачищем-кувалдой в могучую грудь.

Армянка-аспирантка, сообразив, что теряет научного руководителя, внезапно выскочила из кустов с криком последней надежды: «Машина пришла!!!». Н. И. тепло попрощалась с мужиком и села в машину. «А где ты живёшь?» – спросил грузчик. «Там…» – кокетливо махнула рукой Наталия Ивановна в сторону далёкого берёзового колка, где стояла её палатка и укатила. Мужик остался на станции, обнадёженный, поверивший в своё счастье, с деньгами на дальнюю дорогу, скорее всего в казенный дом…

Образцы были благополучно доставлены в Москву.

Наталья Ивановна была самобытной и свободной в нарядах – могла себе позволить любое платье, любое украшение, каблуки любой высоты.

Как-то на почвенном съезде в Алма-Ата она должна была председательствовать на симпозиуме. Я захожу в ее номер, она натягивает на ноги чулки – крупную сетку. Я ее спрашиваю «И Вы в этом собираетесь идти и председательствовать?». «А что? – отвечает Н. И., продолжая натягивать эти позорные чулки, – их мне Родин из Парижа привез, очень модно, все проститутки в Париже в таких ходят!» Вот довод! И пошла в этих чулках председательствовать.

Н. И. могла быть очень резкой в споре, но на нее никто никогда не сердился – слишком она была обаятельной. Однажды на какой-то школе докладчик занудливо бормотал о всем известных вещах. В середине его доклада, Н. И. всегда сидевшая на первом ряду, громко заявила: «Дело есть – говори, дела нет – уходи». Председатель сделал замечание не Н. И., а докладчику и был прав.

Необыкновенно работоспособная, успевающая перелопатить массу литературы, переговорить с большим количеством людей, проанализировать кучу своего и чужого экспериментального материала, она писала много и о разном. Ее охват был от отдельного почвенного разреза до биосферы в целом. Я не сразу оценила оригинальность и широту ее мышления и лишь лет через пять совместной работы поняла, что Наталья Ивановна Базилевич – выдающийся ученый. Как-то на ее московской квартире, в кухне за чаем я сказала ей «Наталья Ивановна, а Вы знаете, что Вы – выдающийся ученый». «Да ну тебя – ответила Н. И. – неужели ты всерьез так считаешь?». «Абсолютно». «Странно – неуверенно заметила Н. И. – а я всегда думала, что у меня просто задница очень плотная».

Я рассказала ей, что есть четыре типа ученых, которые схематически могут быть описаны с помощью двух треугольников:

– острый ум и иголка в заднице. Встречается не очень часто, но встречается – это обычно генераторы идей, которые не могут довести дело до конца.

– туповаты, но задница широкая – основные поставщики фактического материала. Работать могут много, без устали, но к обобщениям не способны. Для науки очень полезны.

– тупы, неусидчивы и чаще всего ленивы. Таких надо просто гнать из науки без жалости.

– остры умом и усидчивы. Работоспособны (задница плотная). Из таких и вырастают выдающиеся ученые и Вы – одна из них.

«Значит, это ёлочка – мой научный портрет?» «Да».

«Мне нравится». «Мне тоже».

Кроме острого ума и небывалой работоспособности Наталья Ивановна обладала интуицией как в поле, так и в оценке величин, уже полученных или неизвестных науке. Идем по катене, показывает на лужок и говорит «Вот на этом месте лет через пятнадцать будет колок». Спрашиваю «Почему?». Удовлетворительного ответа не получаю. Привожу силком на лужок и говорю «Покажите мне признаки, по которым Вы сделали этот прогноз». «Да по всему габитусу сразу!» «А конкретно?» «А конкретно не могу – отстань!» Приехала я через двадцать лет на это место – колок, черт побери!

Также и с цифрами «Ну запас корней тут будет тонн восемь на га». «По аналогии?». «Так аналогов-то нет. Из общих соображений». Так многие величины, родившиеся «из общих соображений Н.И.», часто точнее, чем полученные разными авторами в поле. Я специально проверяла некоторые случаи и должна была согласиться, что Н.И. права.

Когда я перерабатывала ее архив для книги, то довольно скоро поняла, что часть величин для тропических экосистем просто придуманы Натальей Ивановной или по аналогии или «из общих соображений». За последние 10 лет появились новые полевые, расчетные и модельные данные. Эти новые данные подтвердили правоту оценок, угаданных Натальей Ивановной.

В книжке «Наталья Ивановна Базилевич», которую мне удалось издать, многие пишут о ее доброте, внимании и участии. Я помню один момент, когда мне было худо. Мы группой писали «Методы изучения биологического круговорота в различных природных зонах». Я написала довольно большой раздел, где были включены балансовые уравнения. Нашим редактором был А.А. Роде – очень известный, широко образованный и умный старый почвовед. И вот что Роде написал в редакторском отзыве «Все, что написала Титлянова, не понял, хотя самым глупым среди советских почвоведов никогда не считался». Но ведь на самом деле он все понял! В одном месте у меня в уравнении была ошибка, так он ее исправил! Написал так специально, чтобы пробить мою самонадеянность. Для меня это был удар, ушат холодной воды. Я ходила по квартире Н.И., взявшись за голову, и стонала, как от зубной боли. А следом за мной ходила Наталья Ивановна и успокаивала. «Ну успокойся, деточка! Сядь и напиши, как для домохозяек. Ведь Роде прав – твой текст очень сложный».

Конечно, переписала, и все время на Наталье Ивановне проверяла – поймет ли домохозяйка! Вот тут я получила два урока – и от редактора и от соавтора книги. Первый – как нельзя писать. Второй – как надо исправлять и вообще как реагировать на редакторские замечания.

Наталья Ивановна работала не только очень много, но можно сказать до последнего дня. Уже разбегались мысли, уже трудно их было выстраивать в стройную схему, а она с огромным трудом, медленно, но строит фразу. И в этой фразе – мысль! Ее мысль!

Года за два до смерти, глядя на свой архив – громадное количество оттисков, карт, записей, черновых таблиц – грустно сказала: «Вот я сдохну, а это все выбросят к чертовой матери». «Нет, Наталья Ивановна, не выбросят, я все доведу до конца, до монографии. Только Вы оставьте записку на видном месте, что Вы передаете архив мне». «Хорошо – сказала Н.И. – тогда давай подумаем, что я сейчас должна сделать, чтобы тебе было легче во всем этом разобраться». «Пожалуйста, составьте обобщающие таблицы». «Ну это большая работа – могу не успеть». «Ну не успеете – разберусь, но все-таки постарайтесь дать какие-то обобщенные оценки». Так мы спокойно обсуждали, что ей надо сделать до смерти.

И Наталья Ивановна успела сделать эти таблицы, пусть часто фрагментарные, иногда с вопросом вместо цифры, без указания источника. Уже слабеющей рукой, со строчками, налезающими друг на друга, но она это сделала. Без ее последних таблиц мне было бы в десять раз труднее написать монографию. Я писала монографию шесть лет и я ее все-таки написала, последнюю монографию Н.И. Базилевич и А.А. Титляновой. Этот труд, посвященный всем полевым экологам, – итог нашего многолетнего сотрудничества, нашей дружбы и моей благодарности Учителю.

Мой друг − Рубен Габриелян

Рубен Габриелян родился в Баку в 1926; в 1955 г. окончил Институт им. Репина, г. Ленинград; с 1956 г. – член Союза Художников СССР. Стал известным художником еще в г. Челябинске, где работал с 1955 по 1965 г. В настоящее время живет и работает в Ереване. Р. Габриелян с 1957 по 2000 г. участвовал в Художественных выставках в городах: Москва, Челябинск, Ереван; в групповых выставках в Болгарии, Польше, Румынии и Германии. Его шестнадцать персональных выставок были организованы в Новосибирске, Москве, Ереване, Монреале, сан-Диего, Лос-Анжелосе. Картины Рубена находятся в Музеях и Галереях Челябинска, Новосибирска, Одессы, Москвы, Баку, Еревана, Софии, Дрездена, Степанакерта, Кафана, а также в частных коллекциях.

Все иллюстрации и эскиз обложки к книге, которую Вы держите в руках, сделал армянский художник – Рубен Габриелян. Я встретилась с его картинами, а потом и с самим художником полвека тому назад, и с первого взгляда попала под очарование его живописи. Потом я видела много его картин, почти все они неизменно вызывали у меня радость и восхищение.

Знакомство наше началось еще в Миассово, куда я пригласила Рубена сразу же, увидев на выставке портреты его кисти. Рубен вместе со своим другом-художником Толей Гилевым и журналистом Юрой Абраменко пришли в Миассово летом, через гору, неся на своих плечах подрамники, холсты, краски. Миассово встретило их летним зноем, запахом смолы, скошенных трав и земляники. Я была очень рада гостям и накормила их, как вспоминает Ю. Абраменко, холодной окрошкой, острыми салатами и фирменным миассовским блюдом – рыбными (из щуки) котлетами.

Художники стали работать сразу же, но с нетерпением ждали Николая Владимировича (шефа), который куда-то уехал. О Миассово люди науки и искусства знали. Как написал Гранин в своей повести «Зубр»: «О Миассово вспоминают как о райском месте не потому, что место само по себе красивое а потому, что там все сошлось, одухотворилось, была полнота жизни и полнота науки». И, конечно, «все сошлось», потому что там жил и работал Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский.

Рубен слышал много о Николае Владимировиче, ждал и волновался. Наконец, они встретились. Вот как рассказывал об этом мне сам Рубен каким-то севшим голосом: «Он меня увидел и встал … Он подошел, обнял меня, поцеловал. Почему так? Не знаю».          Николай Владимирович никогда прежде не видел Рубена, не встречал его работ, но сразу же почувствовал талант, искренность и простоту художника. Поверил ему и стал называть его «Рубенушка».

Рубен в Миассово начал писать с первого дня. Он написал несколько портретов и главный из них – портрет шефа. Портрет выполнен в красном цвете. Видимо, только этим цветом Рубен мог передать своё понимание натуры ученого – энергию, интеллект, жизнелюбие. На столе, рядом с сидящим Николаем Владимировичем стоит огромный Зубр (каслинское литье) а на стене висит довольно большой портрет Нильса Бора. И.А. Полетаев долго смотрел на работу художника, а потом сказал: «Три Зубра». Так оно и пошло – «Три Зубра».

Тогда же Рубен написал портрет моего маленького сына. Взглянув, я сказала: «Рубен, ты написал мне больного ребенка». «Я так вижу» – ответил художник. Вечером я смерила сыну температуру – 37,3^оС, потом измеряла каждый вечер и всегда у него была небольшая температура. Я заволновалась, повезла сынишку к врачам. Ответ был неутешительным – туберкулез. К счастью, мы лечили его потом дома и за год фактически справились с болезнью. Мальчик всегда был худым, мало ел и выглядел болезненно, я как-то привыкла к его виду, но с портрета на меня смотрел очень больной ребенок. Художник увидел то, чего не видела мать.

С того лета, когда Рубен впервые пришел в Миассово, началась наша дружба, которая длится уже пятьдесят лет. Я следила за творчеством Рубена, бывала на его выставках, но чаще всего я видела его картины у него в мастерской и дома.

Любимый жанр Рубена – портрет. Каким-то образом он входит во внутренний контакт с людьми, угадывает за внешностью глубинную сущность человека, его искания, его проблемы, его характер и выражает их живописными и графическими средствами. Его портреты не только выразительны и разнообразны, они к тому же всегда очень добрые. Наверное, Габриелян пишет только хороших людей.

Всю свою жизнь Рубен непрерывно искал, менял стиль, манеру письма и рисунка, пробовал различные приемы изображения. Его графические работы необыкновенно разнообразны. Я особенно люблю его небольшие то простые, то затейливые, как узоры, то бьющие красками, их необычайным сочетанием, то однотонно-скупые небольшие картины, связанные сюжетом с его родиной – Нагорным Карабахом.

Есть художники и более талантливые, есть известные и выдающиеся, есть гениальные. Мне нравятся многие живописцы и их картины, но мой любимый художник – Рубен Габриелян из Армении.

У меня дома висит несколько его картин, подаренных мне в разное время и среди них – царский подарок – портрет маслом Игоря Андреевича Полетаева. Портрет написан уже после смерти Игоря Андреевича, но на нем изображен Полетаев таким, каким он был, когда мы все трое – Полетаев, Рубен и я – встретились в Миассово.

К Рубену, в его небольшую квартиру в Ереване, где все стены завешаны картинами, и где они живут вдвоем – он и Кнарик Оганесян – его жена и художница, моя подруга – к нему я приехала в гости и с целью. А цель была – попросить сделать хоть несколько иллюстраций для моей книги «Рассыпанные страницы». Он согласился. Мы начали работать. Выглядело это так: я рассказываю, а он уже что-то рисует. Вначале он слушает меня, а потом уже и не слышит, а рисует что-то, иногда связанное с текстом рассказа, а иногда совсем другое. Я пытаюсь вернуть его к теме раз, другой, потом замолкаю.

Что я могу сказать художнику, который уже видит что-то свое? Ничего я не могу сказать. Это другая стихия. На следующий день всё повторяется сначала. Я уезжаю без единого рисунка, но перед отъездом он показывает мне кипу набросков. Я отбираю из них то, что мне кажется совпадающим с текстом, и еще раз прошу его нарисовать и то, и то, и то. «Конечно, Аргента-джан» – отвечает он, но я уже знаю, что многие рисунки будут идти по касательной к тексту. Но Рубен мой любимый художник и все его иллюстрации к тексту мне нравятся. Я надеюсь, что они понравятся и читателям этой книги. Без них книга была бы беднее, как беднее была бы моя жизнь без дружбы с Рубеном Габриеляном.

Страница 4 из 5 Все страницы