На главную / Биографии и мемуары / Ирина Ремовна Фомина. Папа

Ирина Ремовна Фомина. Папа

| Печать |


СОДЕРЖАНИЕ

  1. Ирина Ремовна Фомина. Папа
  2. Глава 1. Кудри
  3. Глава 2. Улыбка (текущая позиция)
  4. Глава 3. Очки
  5. Глава 4. Корни

Глава 2. Улыбка



На первой фотографии папа с мамой и Таней, на второй – с мамой и со мной. Папа на обеих улыбается, а мама – только на первой – счастливой, спокойной улыбкой. Судя по Таниному возрасту, это фото сделано в Нижнем Тагиле в 1954 году, когда семья соединилась после года разлуки. Мама окончила Киевский университет на год позже из – за академического отпуска и в Нижний Тагил приехала с Таней в уже «построенный» папой дом. Он получил 2 комнаты в коммунальной квартире в доме сотрудников Горного техникума, а через год или два — отдельную квартиру в этом же доме. В Киеве они жили то у маминых (до отъезда деда Саши в Горький), то у папиных родителей и, конечно, мечтали, что после окончания университета будут жить своей семьёй.

О том, как папа был распределён вместо аспирантуры в Киеве в сельскую школу на западе Украины и ездил в Москву, чтобы добиться другого распределения, можно прочесть, например, в его интервью Алле Путинцевой: «Самое страшное в жизни — отсутствие света». На второй фотографии, судя по моему возрасту, сделанной в конце 1956 или в начале 1957 года, «света» остался всего один процент. Но папа улыбается не только губами, но и глазами, из которых один так искусно был сделан в Москве, что я долго считала, что этот глазик просто совсем не видит, поэтому лечат тот, который видит свет…

Удивлённая улыбка. Улыбок у папы было великое множество. Улыбался он практически всегда. Не только даже во сне, но и когда болели глаз и голова. Болели часто. Он тогда с какой – то удивлённой улыбкой говорил: «Мне надо полежать», – ложился на спину, положив правую руку на лоб, включал тихо – тихо радио, обычно музыку, а губы продолжали улыбаться. Молодой, жизнелюбивый, он именно удивлялся, что у него что – то болит. Не стонал, не стискивал зубы. Только на вопрос, сильно ли болит, кивал и шёпотом говорил: «Посиди тихонько, скоро пройдёт». Если не проходило несколько дней подряд, то папа исчезал лечить глазик. Много позже, наверное, уже в Красноярске, мне стало понятно, что лечат глаз ему в Москве, вынимая очередной осколок. Вынимала их гениальный хирург клиники имени Геймгольца доктор медицинских наук, профессор Грета Андреевна Петропавловская. Папа с ней очень сдружился за многие годы поездок. Уже взрослой, поселившись под Москвой в городе Пущино, я тоже с ней подружилась и, приезжая в Москву, старалась выкроить время, чтобы навестить её. Она неизменно мне напоминала нашу первую встречу.

Озорная улыбка. В 10 – ом классе родители подарили мне поездку в Москву на зимние каникулы. Папа созвонился со своим двоюродным братом Мишей, я жила в его гостеприимной семье, ходила в гости к Мишиному брату Грише, тоже очень гостеприимному. С утра, как на работу, бежала в очередной музей или просто бродила по центру Москвы. Идиллию нарушило сообщение дяди Миши, что у папы плохо с глазом, он уже прилетел, Миша его уже встретил и он уже в клинике. Утром я поехала в клинику. С трудом, но нашла нужный корпус и нужную дверь. Получила на входе белый халат под завистливые взгляды родственников других больных. «Я – дочь Рема Григорьевича». «Деточка! А которая? Младшая! Он столько о вас обеих рассказывал!», – и разговорчивая медсестра повела меня по длинным коридорам. Вдали был слышен голос. Медсестра шёпотом пояснила, что это «сама Грета Андреевна!», – и оставила меня у дверей палаты. Голос был громким и сердитым. Сердилась и кричала она на папу. Как потом выяснилось, за то, что он не берёгся, много курил, с кем – то выпил коньяка и к ней прилетел с глазом, который спасти почти невозможно. Папа улыбался озорной улыбкой младшего братика, потерявшего варежки своей сестры. И так он улыбался потом каждый раз, когда она об этом вспоминала через много лет. «А ты помнишь, что Ира сказала? – Зачем вы кричите на папу? На него нельзя кричать. – Ирочка, а я подумала, что, может, действительно, нельзя». И пока она снова вспоминала подробно, чтó именно она предприняла, чтобы не допустить полной слепоты, он снова озорно улыбался.

Восторженная улыбка. С восторженной улыбкой папа рассказывал, что Грета – – хирург от Бога. Что не сразу, но взялась за него, когда его привезли в Москву из клиники Нижнего Тагила. Отказывалась, сомневалась, что сможет что – то сделать. Дед Гриша (папин папа), приехал из Киева, ходил к ней, упрашивал, пытался дать взятку, и она выгнала героя войны из своего кабинета, крича на него так, что он выскочил за дверь и заплакал. Грета хмурилась: «Мне? взятку! Ирочка, ты представляешь?», – а папа, меняя восторженную улыбку на удивленную, однажды сказал, что это был один из немногих случаев в жизни его отца, когда тот плакал.

Дедушки уже не было в живых. Сильный, в старости не дряхлый, а мощный,  – отчего в детстве он казался мне великаном, хотя ростом был ниже папы,  – Григорий (Герш) Евсеевич Хлебопрос прошёл войну с первой ночи до самого Берлина.

Бабушка Рахиль, получив на него три похоронки и трижды узнав, что слухи о его гибели немного преувеличены, к концу войны сгорбилась и сильно поседела. А дед до 68-ми лет не выглядел старым и до последнего дня (не последнего: его организм несколько дней пытался побороть инсульт) работал на одном из киевских заводов бригадиром механиков * У меня есть фотографии папиных родителей. Я их, наверное, приведу в отдельной главе. Особенно мне дороги те, что сделаны во время их комсомольской молодости. Тогда дед сына назвал - Революция, Електрификация, Механизация, Автоматизация, через «Е», поскольку так на украинском языке пишется слово электрификация. В интервью (http://www.peoples.ru/science/physics/hlebopros/) приведена не совсем правильная аббревиатура - Революция, Електрификация, Мир. Тогда теряется буква «а», а папино имя - Рема..

Папа не мог поверить, что такого сильного человека нельзя было спасти, и всё чаще стал нам с Таней рассказывать о деде. Конечно, с восторженной улыбкой. Один из таких рассказов, правда не так подробно и цветисто, как он рассказывал нам, есть в вышеотмеченном интервью «Самое страшное в жизни — отсутствие света». Но был и другой, из этой же серии – о недолгой учёбе деда в Москве, в Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада. Дед написал и подал Сталину на лекции проект организации Еврейской автономной республики путём объединения еврейских национальных районов, тогда расположенных на территориях разных федеративных республик, Украинской и Российской, а Биробиджан назвал антисемитским проектом. Именно за это, по словам папы, дед был отчислен из Коммунистического университета, но без скандала. Его вдруг вызвали в деканат и показали письма от жены, в которых она сообщала, что он не холостяк (как он писал при поступлении в анкете), а женат, имеет сына, и им без него трудно живётся. В университете готовили «экспортёров» революции, и студенты обязаны были быть холостыми.

Не знаю, насколько этот рассказ правдив, деда спросить уже было нельзя, а бабуля, любившая мужа беззаветно, при наших приездах в Киев, вспоминая деда, погружалась в задумчивость с тихими слезами. Она и раньше так тихо плакала. Стоит над плитой, готовит что – то вкусное, а слёзы капают из светло – светло – серых глаз. Но вечером приходит с завода дед, она оживляется и смотрит влюблено, как он ест всё, что она наготовила…

Печальная улыбка. Плакала бабушка о родителях, особенно о маме своей Мэлэхе, сёстрах, братьях, племянниках, расстрелянных полицаями в 1941 году в городе Черняхове. Мыкаясь в эвакуации, Рахиль надеялась, что они вняли её письму с призывом: «Бегите!». Мэлэха читать и писать не умела. Письма от детей, уехавших из Чернихова, ей читали оставшиеся рядом дети или внуки, они же писали под её диктовку ответы.

Последнее письмо, адресованное не дочке, а её любимому внуку Ремочке, писала, рискуя жизнью, соседская украинская девочка и хранила его до конца войны. Рассказывая об этом письме нам с сестрой, уже взрослым, папа улыбался печальной улыбкой Будулая. Когда сериал «Цыган» вышел на экраны, я поначалу не воспринимала сюжет: не могла оторвать взгляд от папиного лица. Сходство было особенно сильным, когда Будулай, улыбаясь губами, смотрел печальными глазами куда – то вдаль, в свои воспоминания.

Папа с внуком Денисом, Ленинград, крейсер «Аврора», ноябрь 1982

Папа с внуком Денисом, Ленинград, крейсер «Аврора», ноябрь 1982

– Папа, ты знаешь, что похож на Будулая?

– Или он на меня!

И с озорной улыбкой папа хвастал, как к нему на Московском вокзале в Питере подбежали студентки, просили автограф. Когда он объяснил, что он не артист, а учёный, всё равно обнимались с ним и фотографировались.

Письмо от Мэлэхи, по словам папы, было о том, что она завтра попадёт в рай, потому что за всё, что она пережила, ей простятся её немногочисленные грехи. В раю она встретится со всеми, кого у неё день за днем отнимали. Расстреливали сначала младенцев, потом малышей, подростков, юных, молодых, пожилых… Мэлэху и ослепшего за швейной машинкой, впавшего в старческое детство Лазаря каждый день гнали к месту казни и возвращали обратно. У папы белели губы и тряслись лицо и руки: «Им (полицаям) ведь не приказывали, убивая, издеваться. Они сами так придумали». Заметив, что и нас с сестрой трясёт, папа снова переходил к письму. Когда – нибудь, дай Бог, чтобы не скоро, она (Мэлэха) встретится и с дочкой Рахилью и с внучкой Майечкой, но не с любимым внуком, потому, что он мальчик, уже почти мужчина и, значит, сам отвечает за грешное пристрастие к свиному мясу и салу, к которому их всех приучил Герш. Конечно, он герой, пусть бьёт фашистов и всегда будет здоровым. Но еврей не может попасть в рай, если ест эту гадость.

Божественная улыбка. Ел и очень любил сам натирать солью с чесноком белое, свежее сало и делал это умело, как дедушка Гриша. С открытой, божественной, моей самой любимой улыбкой он при этом часто вспоминал семейную легенду о дедовом деде Якове, который якобы был украинский столяр – краснодеревщик, сменивший веру из – за счастливой любви к дочери сапожника. Тот ему пояснил, что за крещёную девицу его всей семьёй прогонят из еврейской общины, и они все придут жить к столяру. Тот подумал и решил, что лучше он сам примет гиюр. Тетя Майя, слушая от меня эту историю, смеялась, пытаясь изобразить возмущение: «Он был столяром, но он был евреем!». Папа сидел рядом и хихикал: «Конечно, он же даже сало есть перестал».


Иногда мне казалось, что он сам придумывает разные смешные, романтические, чудные истории о себе и о своих предках, причём придуманные о себе сразу воплощает в жизнь. Потому что «не бытие определяет сознание, а сознание – бытие». Это он повторял нам не раз. И именно так жил. Не как идеалист, и уж, тем более, не как оптимист. Оптимист надеется, что будет лучше. А он не надеялся, он сам творил свою жизнь, наполняя её, даже в самые трудные периоды, радостью общения и наслаждением творчества.

Смущённая улыбка. Студенты Горного техникума сделали всё, что было в их силах, чтобы ослепший преподаватель не перестал работать. Он научился писать формулы на доске вслепую, а они приходили к нам домой помогать проверять контрольные, читали ему написанные решения, обсуждали оценки и смеялись его шуткам и рассказам. Не сильно большая разница в возрасте не мешала, а наоборот помогала. Но папу смущало не внезапное обращение на «ты» от студента, а неожиданное «Ремуся» от нашего соседа сверху. «Хорошо, при студентах не буду, Рем Григорьевич»,  – заверял профессор Щеглов в преподавательской комнате. Через час заглядывал в аудиторию: «Ремуся, сегодня педсовет». Рассказывая об этом дома, папа краснел и улыбался смущённой улыбкой. Вслепую он сам себе казался давно возмужавшим отцом семейства, а выглядел долго как мальчишка, который бежит в техникум с тросточкой просто для рисовки.


 


Страница 3 из 5 Все страницы

< Предыдущая Следующая >
 

Вы можете прокомментировать эту статью.


наверх^